И снова через фронт

Среди прочих достоинств «Спартака» Домбровский узнал и о том, что молодой разведчик свободно говорит по-английски.

— Послушай, «Спартак», слышал я, ты хорошо знаешь английский? — спросил он как-то Овидия.

— А тебе-то зачем это знать? — Но решил все же рассказать, что в детстве жил с родителями в Америке. Тогда его отец, Александр Васильевич, был направлен на работу в Нью-Йорк.

— Вспоминаю, — стал рассказывать «Спартак», — мы всей семьей накануне отъезда в Америку ходили на Красную площадь. Отец говорил нам, что коммунисты, получившие назначение на зарубежную работу, считали своим долгом перед убытием к месту службы побывать у Мавзолея, попрощаться с Ильичем. Это была у них своего рода клятва в верности идеям Ленина. Так что молчаливую клятву вождю дали мы тогда всей семьей.

Закурив сигарету, «Спартак» продолжал:

— Отцовскую традицию я чту. Он у меня партизан гражданской войны, комиссар… Но я отвлекся, извини.

В Америку мы приехали в тридцать первом году. В то время в Нью-Йорке советских школ не было, поэтому я пошел учиться в американскую.

— Учился вместе с американцами? — поинтересовался Константин Александрович.

— Да, с американскими детьми вместе. Белыми и черными. Сначала в Бруклине, потом в Манхеттэне. Вот, собственно, где истоки моих знаний английского.

— Корни хорошие.

— И позднее были неплохие возможности. Дело в том, — объяснял «Спартак», — что после нескольких лет жизни в Америке мой отец был переведен на работу в Англию. И там я тоже учился в лондонской школе. Словом, знания английского языка удалось закрепить. А когда мы вернулись в Москву, продолжал учиться в специальной английской школе. Дома самостоятельно занимался английским по программе института иностранных языков. Вынашивал мысль заочно окончить институт. К сожалению, сумасшедший Адольф помешал… Но зачем все же тебе мой английский? Ты ведь не случайно о нем заговорил?..

Метельной зимней ночью лесными тропами пробирался Дмитрий Попов к деревне Тучно. Убедившись, что никакой охраны в деревне нет, он быстро разыскал нужную хату. Подошел к двери, тихо постучал. Через несколько минут за дверью послышались шаги.

— Кто там? — спросил мужской голос.

— Пустите беженца погреться, — тихо произнес Дмитрий. Не услышав незамедлительного ответа на условную фразу, он повторил уже громче: — Пустите беженца погреться!..

Загремел засов, дверь открылась.

— Прошу пана! Входите! Матка боска наша велела заботиться о беженцах. В доме не очень тепло, но согреться можно… Почему пан так поздно ходит? У вас есть пропуск? Кто вы?

Уловив тревогу в голосе хозяина, Попов поспешил его успокоить.

— Я от пана Константа Домбровского, здравствуйте.

— Теперь понятно, — заулыбался хозяин. — А я начал думать, что вы… А почему нет пана Константа? С ним что-нибудь случилось? — Поляк внимательно посмотрел в глаза Дмитрия.

— Товарищ Констант сегодня не смог прийти к вам. Но с ним все в порядке, не беспокойтесь.

— Да, да! Пан Констант это предвидел. Он говорил, что может прийти его товарищ. Я очень рад встретить вас. Прошу, Панове, садитесь. — Хозяин жестом руки указал на старенький венский стул около покрытого пестроклетчатой скатертью стола. Затем подошел к окну, приподнял штору и посмотрел на улицу. Беспокойство не покидало его. Он понимал, что если немцы обнаружат советского человека, то дом будет сожжен, а его семью расстреляют.

— Товарищ Конский, — начал Дима Попов, — вы говорили Константу, что у вас есть много знакомых в Познани.

— Верно, пан. Я имею там знакомых…

— А есть ли среди них надежные люди?

— Есть и такие.

— В Познани работает ваш знакомый, Франтишек. Не так ли?

— Да, я говорил о нем Константу…

— А где он работает?

— Немцы его вчера угнали рыть окопы на окраине Познани.

— Вы можете повидаться с ним и выяснить, где точно роются окопы и какие еще строятся оборонительные сооружения там?

— Если пану это очень важно, я сделаю. Завтра к вечеру я вернусь. Но вам завтра появляться здесь опасно. Прошу пана завтра около четырех часов вечера получить мою записку, — и он рассказал, где он ее положит.

— Товарищ Конский, а вам не опасно появляться в лесу в вечернее время? — спросил Попов, вглядываясь в осунувшееся лицо хозяина, выглядевшего значительно старше своих тридцати лет.

— О нет, пан. Я работаю на лесозаготовках и могу появляться там почти в любое время, кроме поздней ночи.

— Спасибо, товарищ Конский, за помощь. Мне пора идти. — Попов встал.

В декабре сорок четвертого и в январе сорок пятого годов разведчики несколько раз были у Яна Конского и всегда узнавали от него ценные сведения о противнике.

— У Конского есть очень нужный нам человек. Его фамилия Врублевский, — доложил Попов командиру после очередной встречи с Яном. — Интересные сведения сообщил.

— Что именно?

— О железнодорожных перевозках гитлеровцев за последние дни. Сведения у него по дням и по часам. Знает он количество эшелонов, прошедших на восток, знает количество вагонов в каждом эшелоне и характер перевозимых немцами грузов.

— Нам такие сведения крайне необходимы. Где работает Врублевский?

— На железнодорожной станции Гловно. К сожалению, не в самой Познани. Кажется, у него есть связи и во Вроцлаве и в Лодзи.

— Посоветуй, пожалуйста, Яну активнее использовать готовность Врублевского к сбору сведений о железнодорожных перевозках гитлеровцев.

Со временем разведчики познакомились и с поляком Зентеном. Жил он в пригороде Познани, в Зегже, а работал на железнодорожной станции Познань-Главная. Этот убежденный антифашист оказывал разведчикам помощь в контроле за перевозками немцев через Познань. Связь с Зентеном разведгруппа поддерживала через польского патриота Вацлава Мачиевского, жителя деревни Оборы. Вацлав на последней встрече с Поповым сказал, что в Познани на стенах некоторых домов белой краской намалевано: «Не отдадим Познань коммунистам!», «Не отдадим коммунистам ключи от Берлина!».

— Ну и дураки, — улыбнулся Попов. — Неужели они не понимают, что ключи от Берлина ими уже утеряны давно. Еще в битве под Москвой и Сталинградом.

Через несколько дней Попов вновь отправился в деревню Оборы повидаться с Вацлавом. В дом поляка он пришел глухой ночью.

— Еще раз вынуждены просить вас съездить в Зегже к Зентену и передать ему одну нашу просьбу, — обратился Попов к польскому патриоту.

От неожиданности Мачиевский растерялся. «Как же так?.. — думал Вацлав. — Ведь я калека. Но выходит, и я могу что-то сделать для освобождения Польши от проклятых швабов. Значит, не такой я уж и несчастный…»

Он закрыл лицо руками и, чуть не плача от радости, стал благодарить разведчика за оказанное доверие.

— Спасибо, друг, спасибо. Вы даже не представляете, что для меня значит ваша просьба. Ведь вы вернули меня к настоящей жизни. Я готов помочь вам.

Помогали разведчикам и пожилые поляки. Одним из них был лесник Заурошного поля, житель деревни Студенка шестидесятилетний седовласый Степанский, которого десантники звали отцом. Этот скромный мужчина с открытым славянским лицом сообщал очень полезные сведения о вражеских войсках в районах Конина и Загурува. Иногда он заезжал и в другие города для того, чтобы «засечь» опознавательные знаки на вражеских автомашинах, сновавших по улицам. «Отец» понимал, что Польше по пути только с Советским Союзом, поэтому каждый раз, когда он приходил на встречу с разведчиками, его выцветшие от времени голубые глаза, запрятанные под густыми бровями, словно молодели. Разведчики знали, если «отец» хитро щурит глаза, значит, он имеет интересные сведения.

— Винтовку бы мне, — говорил не раз старый легионер Попову. — А то, что же получается, я, старый жолнеж Войска Польского, не воюю за Польшу. Вы, русские, вон какие дела творите.

— Ничего, не переживайте, — успокаивал Дима. — Вы делаете много, ваша помощь нам ценнее убитого фашиста.