Голубые солдаты

И вот наступил «боевой» день. Тихон Матвеевич отправился на склад с утра и не возвращался в мастерскую до вечера. Чашин весь день просидел со мной и Бодюковым в мастерской. Внешне он оставался спокойным, расспрашивал нас о жизни и боевых делах разведчиков-диверсантов, даже шутил с нами, но мыто догадывались, что творилось в его душе, потому что и сами страшно нервничали. О чем бы мы ни говорили, наши мысли уносились на склад, в тарный цех. Не допустит ли какой-нибудь ошибки Тихон Матвеевич при установке мины? Не обратит ли случайно внимание кто-нибудь из охранников на подозрительную возню в цехе? И действительно ли так уж надежны все рабочие братьев Слепцовых? Вдруг среди них окажется предатель, который в самый последний момент донесет врагу о готовящейся диверсии! Вопросы один тревожнее другого не оставляли меня в покое ни на минуту.

После полудня Чашин все чаще поглядывал на часы и все чаще доставал из кармана портсигар. Курил он жадно, захлебываясь дымом и кашляя порой до слез.

Тихон Матвеевич вернулся после захода солнца.

— Ну как там у тебя? — бросился к нему Чашин.

— Ждал, пока немцы людей со склада угонят, — ответил Тихон Матвеевич и, вытирая рукавом пот, струившийся по лицу, улыбнулся устало: — Ох, и набрался же я мороки с этой миной. Ставлю ее, а в голове будто туман какой. То ли так делаю, то ли не так… И раз, и другой, и третий проверил…

— Не ошиблись? — нетерпеливо спросил Бодюков.

— Кажись, все точно.

— Кажись или точно?

И снова не совсем уверенный ответ:

— Да вроде бы…

Чашин досадливо махнул рукой.

— Ах, Тихон, ну разве можно так?

Тихон Матвеевич дернул плечом.

— Пойми, непривычное же это дело… Не то что, скажем, гроб фашисту сколотить… Должна сработать мина, а вот головой поручиться не могу…

Настала ночь. Мы сидели в комнатушке, не зажигая лампу. Окно было распахнуто настежь, и ветер чуть шевелил ситцевую занавеску. На стене, отсчитывая время, тихо постукивали ходики…

Чем ближе стрелки подползали к цифре одиннадцать, тем невыносимей становилось ожидание. Взрыв должен был произойти примерно в одиннадцать часов ночи.

Пять минут двенадцатого. Десять, пятнадцать…

«Все! Не сработала!» — почти с отчаянием думал я, боясь сказать об этом вслух. Молчал Бодюков. Молчали Чашин и Тихон Матвеевич. В темноте не было видно их лиц, но мне казалось, что взгляды и Чашина и Слепцова обращены ко мне с немым вопросом: «А может быть, это вы, товарищи минеры, ошиблись в чем-то?..»

Нет, ни мы, ни Тихон Матвеевич не допустили никаких ошибок. Мина взорвалась около половины двенадцатого ночи. Внезапно в комнату ворвался могучий грохот, за которым, подобно непрерывным трескучим раскатам грома или нарастающей орудийной канонаде, последовала серия новых взрывов. Из окон дома со звоном полетели стекла, с потолка посыпалась штукатурка.

Так закончилось существование «завода сельхозмашин». Через два дня мы с Бодюковым были уже в учебной команде…

Забегу вперед и скажу, что Владимир Сергеевич Чашин, его супруга Ольга Дмитриевна и Тихон Матвеевич дождались того радостного дня, когда их город был освобожден Советской Армией. Об этом мы узнали из теплого, дружеского письма Чашина, которое пришло на мое имя в адрес нашей полевой почты. В письме сообщалось также, что вскоре после уничтожения склада партизанам удалось совершить удачный налет на лагерь, где содержались рабочие «завода». Охранники были перебиты, а узники лагеря ушли с партизанами в леса.

Глава 10. ГАЛЯ

Этот вражеский аэродром находился где-то вблизи от линии фронта, но нашим летчикам никак не удавалось установить, где именно. То ли он был «кочующим», то ли так уж искусно и тщательно замаскирован. Наши разведывательные самолеты не прекращали поиск, не раз, казалось, обнаруживали место расположения аэродрома, но бомбежка не давала никаких результатов: аэродром оставался неуязвимым, продолжал действовать. Самолеты, базировавшиеся на нем, совершали частые налеты на наши передовые позиции и наносили ожесточенные бомбовые удары по войсковым тылам.

В конце концов командование решило прибегнуть к помощи нашей школы.

Как-то на зорьке, когда спится особенно сладко, меня разбудил дежурный. Подняв с подушки голову, я спросил:

— Что случилось?

— Пошли, пошли! — бросил дежурный. — Майор ждет.

Через несколько минут я предстал перед майором Данильцевым, который, оказывается, только что вернулся из штаба армии…

На этот раз моей группе предстояло уточнить местонахождение аэродрома, сообщить его координаты для наших бомбардировщиков и с помощью осветительных ракет навести их на цель. А если обстановка и обстоятельства на месте позволят, то и принять меры к полному разгрому всех объектов, связанных с аэродромной службой.

Выслушав задание, я напомнил о том, что в группе все еще нет радиста.

— Радист будет! — пообещал майор. — Прикомандируют из штаба армии.

— Когда?

— Заверили, что сегодня.

Откровенно говоря, эти «прикомандированные» не нравились мне. Группе нужен был постоянный радист, человек не только отлично знающий свое дело, но и отважный боец-разведчик, который пришелся бы по душе всему коллективу и стал бы нашим надежным боевым товарищем. Я сказал об этом майору Данильцеву.

— А я так и ставил вопрос в штабе, — ответил он. — Пришлют постоянного, и пусть вас не смущает слово «прикомандированный». Правда, сейчас в резерве нет специалистов с большим стажем и опытом. Одна молодежь. Придется вам кое-чему подучить товарища, помогать ему.

— За этим дело не станет, — сказал я. — Лишь бы не хлюпик попался.

— Ну, такого-то я и близко к вам не подпущу, — ответил майор. — Сам прослежу за этим!..

Вернувшись в группу, я уже застал всех на ногах. Начались расспросы. Весть о том, что у нас будет постоянный радист, была встречена одобрительным гулом. Разумеется, я не мог еще ничего определенного сообщить о человеке, который должен был прибыть к нам, поэтому ограничился ссылкой на слова майора Данильцева о том, что кого попало к нам не пришлют.

После завтрака мы начали изучать по карте предположительный район высадки. Намечалась она в лесисто-болотистой местности, километрах в сорока к северо-востоку от того места, где, по данным агентурной разведки, должен был находиться сугубо засекреченный аэродром.

Бодюков предложил высаживаться среди болот, Рязанов — поближе к лесу.

— И то и другое не совсем подходит, — возразил Колесов. — Встречать-то нас никто не будет. Угодишь ночью в топь и не выберешься. А на лес напорешься с парашютами, тоже горя хлебнешь. Надо поля пахотные выбирать, в крайнем случае, поляны с редкими перелесками.

— Где же они, твои поля? — усмехнулся Бодюков. — На карте их что-то здесь не видно.

— Эх, яблочко, да ты северо-восточнее гляди, — указал Колесов.

— Так это же дальше намного.

— Дальше, зато надежнее.

— Пожалуй, этот вариант лучше, — поддержал я Колесова.

Бодюков покачал головой.

— Не согласен. Тут кругом деревни, А где деревни, там и гарнизоны врага…

В это время кто-то настойчиво постучал в дверь. Мы все невольно обернулись на стук, я крикнул:

— Кто там? Входите!

Дверь открылась. На пороге стояла невысокая девушка, стройная, подтянутая, в аккуратных, начищенных сапожках, в хорошо подогнанных гимнастерке и юбке цвета хаки. Ее голубые глаза щурились от солнца, на щеках проступал легкий румянец. Темные волосы были подстрижены «под мальчишку», а чуть сдвинутая набок пилотка придавала ее облику вид озорного мальца, который изо всех сил старается выглядеть старше своих лет. Может быть, потому, что солнечный свет из окна падал прямо на нее, она сама показалась нам какой-то солнечной, светящейся.

Неожиданное появление ее вызвало в первую минуту у нас растерянность. То ли мы. огрубели в горниле войны, то ли вообще привыкли видеть в женщинах более слабую половину рода человеческого, но эта девушка показалась нам слишком молоденькой, нежной и уж совсем неподготовленной к тяжелой солдатской службе. И тем не менее она была в военной форме, чем-то напоминая яркий, почти прозрачный цветок, выросший вдруг среди жестких колючих ветвей.