Танки на Москву

На днях заявился колченогий Хамид:

— Вы задолжали за жилье.

— У нас нет денег.

— Долг надо отдавать.

— Скажи, как?

— Клава поедет со мной.

— Куда? Зачем?

— Поживет у хорошего человека — будет стирать, готовить, на стол подавать.

Прощаясь, дочь просила об одном — беречь сына. Елена Васильевна утирала фартуком слезы. Исхудавшая кошка ласкалась, жалобно мяукала. Ее отпихнули:

— Без тебя тошно!

День прошел в заботах. Первым делом следовало запастись питьем. Начало августа выдалось жарким — с безоблачного неба не упало ни капли. Ведра и корытца, выставленные для сбора дождевой влаги, излучали солнечную сухость. Елена Васильевна сходила за водой, наполнила посуду мутной жидкостью. Потом выкорчевала древостой, притащила к сарайчику, принялась рубить. Внук молча подбирал веточки и щепки.

— Ванечка, хватит трудиться — пошли вечерять.

Они доедали нищенский ужин, когда со двора донесся ликующий голос Хамида — гвардейцы джихада захватили Грозный. Правда, в центре города еще кое-кто сопротивлялся, но завтра дом правительства будет сожжен и его защитников покарает Аллах.

Елена Васильевна перекрестилась.

3

На третий день российские войска оцепили мятежный город — начались обстрелы. Елена Васильевна с Ванечкой безвылазно сидели в своем укрытии, прижавшись друг к другу. Время потеряло измерение, и они не знали, светло на белом свете или не видно ни зги. Елена Васильевна рассказывала внуку про могучего богатыря Илью Муромца, который сшибал замки с глубокого погреба и выпускал на волю сорок царей, сорок царевичей, сорок королей-королевичей. Ванечка спрашивал, а кто приедет за ними?

— Храбрые воины.

Надо было выйти на улицу, и она рискнула. Кругом таилась безмолвная ночь. Вдруг в темноте зажужжал рой огненных стрел — ракеты в бешенстве неслись на город, вонзались в зыбкие очертания, озаряя небо красными сполохами. Грозный горел.

Через неделю кончились припасы. Какое-то время пили только воду. Елена Васильевна терзалась. Возникла мысль незаметно зарезать кошку и сварить бульон. Она выбралась из погреба, достала кухонный нож и кликнула Мурку, но та не приходила. Женщина обошла сарайчик, глянула в прощелину:

— Кис-кис.

Мурка забилась между брусьями, мелко дрожала. Елена Васильевна выронила нож, заплакала: жалко внука, и кошку тоже жалко.

На крыльце появилась молодая жена Хамида, стала развешивать пеленки. «Ей тяжелее, чем мне, — подумала Елена Васильевна, — у нее грудной ребенок». Она подошла к крыльцу:

— Элима, пожалуйста, дай какой-нибудь еды.

Не ответив, Элима гордо удалилась. Елена Васильевна поникла. Идти на рынок в Старую Сунжу не было ни денег, ни сил. Да и на кого оставить внука — не брать же с собой.

Тихо скрипнула дверь — чеченка выкралась из дома, протянула черствую буханку. Елена Васильевна прижала хлеб к груди:

— Спасибо.

Она учила Ванечку грызть сухарики — чуть помочить в воде, откусить и долго пережевывать, не глотая. Тогда кусочек становится сладким-сладким. Мурка царапнула по доскам — просилась в погреб. Елена Васильевна нажевала ей хлебной кашицы. Кошка вылизала ладонь дочиста.

Так они пировали втроем, когда произошло землетрясение — все закачалось, зазвенело. Сверху посыпался мелкий мусор. Скоро затихло. Елена Васильевна осторожно приподняла дверцу — пол был усеян битым стеклом.

Снаряд угодил в дом Хамида и наполовину разрушил его. То, что осталось, полыхало черным пламенем. Елена Васильевна бросилась к руинам, надеясь отыскать живых:

— Элима! Элима!

Под обломками она разглядела разодранные пеленки — никто не отзывался. Побрела назад. От взрыва сарайчик покосился — казалось, вот-вот рухнет. Оставаться здесь было уже нельзя.

Хамид приехал, когда дом уже догорал. Побирушка ветер гулял на пепелище, собирая золу. Угрюмым памятником торчала труба.

Сначала Хамид исступленно разбрасывал дымящиеся головешки. Осознав происшедшее, схватил автомат и полоснул очередью — сарайчик, как живой, содрогнулся от свинцовых ударов. Хамид в бессильной ярости выпустил все патроны. Швырнув автомат, обнажил тесак — заковылял добивать жертвы.

Везде было пусто.

Тень

1

Ночь выдалась ясной. Крупные звезды обжигали небесную твердь. От камней струилось тепло. На окраинах пулеметы изредка отзывались стальными молоточками. Приближался час ночного обстрела Грозного, и боевики переходили в безопасные подвалы. Улицы оставались без пристального снайперского присмотра. У офицеров, попавших в окружение, возникал шанс добраться до своих — под родным артиллерийским огнем. Другого выхода не было.

Накануне к общежитию, где они оборонялись третьи сутки, прибыл парламентер — молодцеватый чеченец в зеленой головной повязке. Его сопровождала столичная журналистка, сутулая от собственной невзрачности. Суматошно вертясь, она забежала вперед, чтобы снять происходящее на небольшую видеокамеру. Позируя перед объективом, парламентер широко расставил ноги:

— Сдавайтесь — останетесь живыми!

— Так мы и поверили, — откликнулись сверху.

— Вам нечего защищать — сдавайтесь!

Боевик предложил подумать до утра, в противном случае к зданию подгонят бензовоз и всех сожгут. Не получив ответа, он отправился восвояси. Журналистка засеменила следом.

— Сука! — ругнулся Анатолий, для подстраховки державший парочку на прицеле. — В Москве небось будет хвастаться, какая она героиня.

— Оттого и героиня, что знает — стрелять не станем. — Евгений лежал рядом, за мешками с песком. — А они сегодня спалят нас. Как пить дать спалят!

— Да нет, сегодня, пожалуй, они уже не полезут. — Анатолий отстранился от амбразуры. — Передохнем.

Передышка была недолгой. В соседнем переулке послышался приглушенный шум мотора. Вскоре показался бензовоз. Предупредительная автоматная очередь остановила продвижение — машина откатилась и замерла за углом нападения.

— Турин! — раздалось в коридоре. — Давай к Косолапову!

Подполковник Косолапов находился в дальней комнате. Хмурый, как туча, он не выпускал из рук обесточенную рацию, напрасно настроенную на сигнал надежды. На металлических койках сидели офицеры. Воздух был насыщен табачным дымом и тревожными предчувствиями.

— Значит так! — отчеканил подполковник, обращаясь к Евгению, как будто никого, кроме него, не было. — Дом правительства подожжен. Наши наверняка укрылись где-то по соседству. Ночью, как только заработает артиллерия, будем пробиваться к ним — группами по два-три человека. Пробежка минут на пятнадцать. Никуда не сворачивать. Ориентир — горящее здание. Все ясно, капитан?

Ожидание казалось томительнее затишья. Думать о том, что наших может не оказаться где-то по соседству, не хотелось. Наконец ночные небеса разразились громами — орудия били методично, по площадям. Вспышки рвущихся снарядов нависали над общежитием огненной гирляндой. «Пошел!» — прозвучала негромкая команда, и Турин шагнул в неизвестность, наполненную свистящими осколками и горячей пылью.

Впереди бежал Анатолий, показывая товарищу верное направление — будучи новичком, тот толком не знал маршрута. Движение затрудняли рытвины и обломки. «Черт!» — оступившись, капитан с размаху грохнулся наземь. В это мгновение страшная слепая сила поразила Анатолия в голову. Бегущее тело, судорожно взмахнув руками, куда-то полетело. Турин прижался к земле, стремясь слиться с ней, превратиться в придорожный камень или даже оттиск камня, лишь бы избежать смертельного удара. Последовал оглушительный грохот — неподалеку разорвался минометный снаряд.

2

Наступила тишина. Турин открыл глаза: взметенная пыль мало-помалу оседала, и очертания городских развалин прояснялись. Улица обретала лунную перспективу. По ней, размахивая руками, продолжала двигаться странная тень. «Анатолий!» — попытался крикнуть вдогонку капитан, но спохватился — тот вряд ли его теперь слышит. «Куда он бежит? — недоумевал Евгений. — Он же не видит дороги». Однако оставаться одному среди неведомых руин было еще страшнее, и Турин поторопился за своим проводником.