Танки на Москву

Его обступили товарищи:

— Слышь, командир, здесь никого нет.

— Мы все проверили.

— Они ушли черным ходом.

— Айда обратно.

— Сегодня отвоевались.

Матюшкин взглянул исподлобья, процедил сквозь зубы:

— Мы сюда еще вернемся!

3

Солнце стояло в зените. Тополя горели пирамидальными свечами. Знойное марево струилось над Ханкалой. Взвод солдатиков грязно-зеленой гусеницей продвигался по плацу к общей столовой. Туда же спешили стайки штабных офицеров. Рядом вертелись приблудные собачонки, надеясь на кухонные отбросы.

В столовой к жирному аромату борща примешивался терпкий запах пота. В распахнутые окна доносились отдаленные залпы орудий — в Грозном продолжался бой. Официанточки в застиранных передниках порхали между столами, обслуживая штабных. За обедом те перебрасывались короткими фразами, которые свидетельствовали о таинственной причастности к идущему сражению и предназначались в большей мере девицам.

— Воюете?

— Воюем, — самодовольно подтвердил Душещипатель, зачерпывая ложкой борщовую гущу. — Вчера генерал задал жару этим контрактникам.

— Что, действительно хотел расстрелять?

— Да нет, просто страху нагнал. Зато сегодня Матюшкин второй танк под собою сменил. Опять полез в пекло.

— Герой!

— Какой герой? — возмутился майор, чуть не поперхнувшись капустным листом. — Типичный мародер. Всю казарму коврами завесил.

— Позор! Надо было расстрелять!

— Во-во! И я говорю — чего с такими цацкаться.

Подали гречневую размазню, политую мясной заправкой. Лисин старательно выковырил мелкие кусочки с жирком, не тронув остальное. Мятым платком вытер губы:

— Ну, пойдем драться дальше.

Выйдя на плац, он зашагал к штабу, левой рукой придерживая кобуру на поясе, правой — делая энергичную отмашку. Защитный козырек был надвинут на лоб, придавая офицеру суровый, воинственный вид. Официанточки, щебечущие под окном, хихикнули:

— Вояка!

Штурмовой отряд возвращался в Ханкалу под вечер. Вереница танков, бронетранспортеров и грузовиков, крытых брезентом, растянулась от самого Грозного. Клубы горячей пыли, поднятой машинами, обволакивали придорожные кусты. Мотострелки сидели на броне — усталые лица пылали темно-кирпичным цветом.

Генерал молча выслушал доклад о выполнении задачи спасения, размашистым карандашом крест-накрест перечеркнул на карте злосчастное кольцо и покинул штаб. Колонну замыкал танк, подбитый при отходе из города. Его неспешно проволокли на стальных тросах мимо штаба. Генерал подозвал командира штурмового отряда:

— Кто?

— Матюшкин.

— А, — вспомнил генерал нагловатую ухмылку танкиста. — Женат?

— Только собирался.

— Уже легче. Родители-то живы?

— У него, кажись, вообще никого нет — детдомовец.

Танк установили на площадке ремонтного батальона. Открыли жаркий люк — Матюшкин сидел недвижно, будто задумавшись. Одежда на нем истлела, однако еще сохраняла внешнюю форму. Попытались потянуть за рукава, но они зашелушились, обращаясь в пепел.

— Так не вытащим — рассыплется, — остановил прапорщик.

Началась печальная работа — ремонтники расширяли отверстие, подпиливали сиденье, готовя бойца к выходу. Должно быть, при жизни Матюшкин никогда не удостаивался такого внимания, какое ему оказывали сейчас. Наконец подогнали кран, пристегнули к сиденью ремни:

— Давай!

Задребезжала лебедка — Матюшкин вздрогнул, осторожно выплыл из тьмы, стал потихоньку подниматься в небеса. Он восседал в вышине, как на троне, откинув голову назад, будто всматриваясь в горнюю даль, и казался уже недосягаемым столпившимся внизу людям. Легкий ветер обвевал его веки, сдувая серебристый прах, обнажая черные, выжженные глазницы. Последний луч солнца упал на смертный лик, окрасив шлем тонким пламенным венчиком. Кто-то грустно вздохнул:

— Вот тебе и персидская царевна!

Красный день календаря

1

Елена Васильевна проснулась от непривычного шума. Выглянула в окошко — из ворот выезжал танк. За ним, прихрамывая, шел Хамид, помахивал крючковатой палкой — выгонял его, как скотину на выпас. Бронемашина остановилась напротив сарайчика, где жила Елена Васильевна. Из люка выбрался боевик, прицепил к антенне зеленый флажок и, залезая обратно, пригрозил утренней тишине:

— Аллах акбар!

Танк взревел, двинулся к центру Грозного. Хамид подождал, пока утихнет гул двигателя. В задумчивости поковырял палкой колею, пропаханную траками. Возвращаясь, подозрительно оглянулся.

Елена Васильевна отпрянула от окошка:

— Господи, началось!

На самом деле началось еще в ветхосоветские времена. Мальчик, которому она преподавала русский язык, читала Пушкина и Лермонтова, стал палачом. Это случилось не сразу. Кажется, еще недавно он писал хвалебные вирши на все красные дни календаря. Елена Васильевна говорила, что настоящая поэзия далека от подобных здравиц. Увы, молодой поэт не слушал — его рифмованные славословия звучали по радио, печатались в газетах…

Но однажды все переменилось: на площадях что ни день собирались люди, жгли на кострах прошлое, густо замешивая в котлах варево, приправленное злобой, и шли низвергать кумиров. Первым среди них был известный поэт. Он собственной рукой накинул веревку на памятник вождю, в честь которого слагал оды, и вместе с дружками поверг статую наземь. Прохожий тогда сказал Елене Васильевне:

— Вот и свобода: курицы закукарекали, кошки залаяли, безумцы стали врачами, поэты — палачами.

Палач приковылял в праздничный выходной — видать, очередной низвергнутый памятник повредил ему ногу. Был разодет как на свадьбу — вельветовые брюки, белая с кружевами сорочка, новенькая дубленка нараспашку. Оказалось, он действительно отмечал юбилейную дату, которую высокопарно называл днем возмездия.

— Даю сутки, — объявил с порога. — Вон из Чечни! Убирайтесь в свою Россию.

— Что с тобой, Хамид? — удивилась Елена Васильевна.

— Со мной — справедливость. Нас, чеченцев, выслали в двадцать четыре часа, теперь — ваш черед.

— То ж полвека назад было. И моя семья находилась в ссылке…

Но Хамид пропустил это мимо ушей. Ему был нужен дом, куда он намеревался привести молодую жену. Елена Васильевна еле-еле упросила временно пожить с дочерьми и внуком в сарайчике, стоявшем на задворках. Посреди зимы туда и переселились. К счастью, нашлась чугунка для обогрева. По горькой иронии судьбы, это случилось 23 февраля — в день защитника Отечества. Защитить семью Елены Васильевны было некому.

С той поры красный день календаря для нее окрасился в черный цвет. Да и все несчастья почему-то выпадали на какое-нибудь торжество. Самая большая беда пришла в новогоднюю ночь — грянула война.

2

Елена Васильевна открыла погреб. Прошлую зиму, когда началась эта жуткая бойня и наверху непрестанно бомбили и стреляли, они просидели под землей. Печальный опыт подсказывал — надо приготовиться к длительной осаде.

Спускаясь по лестничке, она добрым словом помянула покойного мужа, который устроил такое надежное укрытие. Бедный Макарыч и не предполагал, что вместо картошки и капусты здесь будут хорониться его родные. Елена Васильевна застелила лежанку для внука, принесла остатки продуктов, пристроила образок.

До недавних бедствий она про Бога никогда не помышляла. На уроках, когда речь заходила о вере, машинально повторяла любимую пословицу Белинского про икону: мол, годится — молиться, не годится — горшок покрывать. Теперь Елена Васильевна была другой. Ее поразили слова местного батюшки: «В окопах атеистов нет». А чем погреб не окоп? Пусть будет под Божьей защитой. В теперешнем положении ей неожиданно открылось: Господь одновременно и наказывает, и спасает ее, покрывая, как прах земной.

Елена Васильевна села передохнуть. Задумалась: что-то будет с ними? О младшей дочери она беспокоилась меньше. Нюрочка сумела прибиться к российским войскам — в походной лавке торговала сигаретами, колбасой, шоколадом. Авось встретит кого-нибудь, кто увезет подальше от войны. Сердце болело за семилетнего внука и старшую дочь Клаву — сироты! Зять Елены Васильевны бесследно исчез еще на заре свободы. Ходили слухи, что его, пьяненького, умыкнули в горы и сделали рабом. Жаловаться было некому.