Запасный полк

— Не стрелял, товарищ майор.

— Как так? Что случилось?

— Почем мы знаем, ей-богу... — по лицу маршевика скользнула улыбка.

— Выходит, не готовы к боям.

— Почему — не готовы?

— Неверно это...

— Стреляли мы. Не здесь стреляли — там стреляли. Где-нибудь, да клацали.

— На фронт нас...

Рота загомонила, зашевелилась. Мотористы, занявшие левый фланг, шумели более других.

— Надоело в тылу.

— Отправляйте, не задерживайте.

— Ребята что надо, товарищ майор. Дух какой боевой, — весело вставил Борский. — Накуролесили они в Куйбышеве, это верно, списали с аэродромной службы, но ребята не вредные, право. — И, обратившись к бойцам, крикнул: — Я, ребята, за сутки фронтовую науку прошел! Там это быстро. Понятно вам? А все же каждый прорезь прицела видел, мушку понимает... Не новичок небось в этом деле...

Ему ответили дружно.

Майор верил капитану, лихому фронтовику. Красивый, всегда вылощенный, он хлебнул немало лиха на фронте. После пребывания в Иране Борский попал на Калининский фронт, командовал ротой, был ранен, отлежался в госпитале, а затем, посланный под Ленинград, в первых же боях лишился глаза. Увольняться из армии не пожелал, прибыл в запасный полк на должность начальника штаба и тотчас почувствовал себя, как говорится, в своей тарелке. Комплектование маршевых рот проходило безостановочно. Жизнь в полку налаживалась, и «иранский принц» — так незлобиво прозвали в полку начштаба — находил время даже для рыбалки, сопровождавшейся грохотом толовых шашек. Мельник уважал фронтовое прошлое Борского, как человек, сам никогда не отведавший этого горячего и сильно приперченного блюда.

Но сейчас, глядя на выутюженную фигурку своего начальника штаба, на его пухлый и немного капризный, самоуверенный рот, он подумал: «Не слишком ли торопится сбыть этих приблудных мотористов? Пожалуй, хитрит начальник штаба на сей раз. Надо бы проверить и перепроверить списки. Может, и впрямь оставить их здесь еще на пару недель?»

Однако рота уже стояла, переодетая и собранная, готовая к маршу. Загорелые и выжидающе-задорные лица ребят успокаивающе подействовали на майора.

— Р-разойдись! — скомандовал он. Строй рассыпался с обычным гомоном. Послышались возгласы отделенных и взводных. Задымили цигарки. Парикмахер взялся за машинку.

— Так-то, дорогуша, — обратился Мельник к командиру роты, словно все это время незримо спорил с ним. — Верю, что не подведут хлопцы. А мы в гражданскую, скажи, какое обучение проходили? А побеждали и Советскую власть отстояли. Богатыри не в тылу, а на фронте рождаются. Как фамилия-то развеселого солдатика из пьески?

— Швандя, товарищ майор.

— Ага, Швандя. Вот оно как, брат.

3

Солнце давно перевалило зенит. Длинные тени протянулись по земле. Ветер улегся, и тучи пыли, носившиеся в воздухе, тоже рассеялись. Дрожащее марево струилось над холодеющей степью. Горизонт синел. Откуда-то накатывались терпкие запахи иссушенных трав. Ночью опять вспыхнут на горизонте бледные зарницы, напоминающие отсветы далеких боев.

Где-то пиликала гармошка, приплывала и уплывала музыка радио.

Обычно роты уходили на погрузку вечером. И на этот раз перед штабом полка выстроилась маршевая рота.

Комиссар батальона произнес напутственную речь, маршевики клялись выполнить свой долг на поле боя.

Неожиданно появился командир полка. Он был не бог весть как красноречив. Но умел дружить с солдатами, умел и спросить по всем правилам, и научить, мать честная... А ну-ка, друзья, нечего равнять фронт, собирайтесь в кружок возле своего командира...

Бойцы охотно окружили того, кто до этой минуты был отдален от них строгой гранью субординации. Майор часто провожал маршевиков. Хоть и коротким, по нужде, было их знакомство — Главупраформ не давал засиживаться пополненцам в запасных полках, — но все же как-никак не проходной двор Н-ский линейный полк, и бойцы, вышедшие из его ворот с полковой меткой, не какие-нибудь безыменные, а уже сродни и пескам здешним, и шалашам, и стрельбищам, и командиру полка.

Много теплых напутственных слов хотелось высказать нынче. Военная молодость Ивана Кузьмича Мельника пролетала в сабельных и штыковых атаках, в догорающем зареве гражданской войны. Саперная лопатка, почитай, чуть не главным инструментом красноармейца была. Да и сейчас, чего греха таить, Мельник, как старый вояка, на лопатку возлагал немалую надежду. Слов нет, за предвоенные годы армия оснастилась большим моторизованным хозяйством, появились танки, развилась могучая артиллерия и, разумеется, авиация. Говорили, что под Бродами в прошлом году наши танки встретились лоб в лоб с вражескими и показали силу Красной Армии.

Но по-прежнему — никуда не денешься — в обучении бойца нынче главной техникой оказалась трехлинейка образца 1891 года, «удобная в походе и безотказная в бою», пулеметы да все та же саперная лопатка. Рыли окопы, раскидывались цепью в коротких перебежках, бросали деревянные чурки-гранаты в условные дзоты, толковали о танках и борьбе с ними, смотрели учебные фильмы.

Может, поэтому майор снова, и не без знания дела, заговорил о лопатке.

— Помните про лопатку, ребята, — деловито толковал майор. — Уедете вы отсюда далече, попадете в новые подразделения, новые части и, конечно, позабудете нас, тыловиков. Но слова мои про лопатку не забывайте. Она вас в бою выручит и врага поможет уничтожить. Окапывайся, где только можно. Землица-мать убережет солдата от огня, от смерти...

И вдруг поймал на себе взгляд узких стальных глаз молодцеватого крепыша.

— Откуда ты, парень?

— Из Алексеевского района, из Сибири, стало быть.

— Где работал?

— В колхозе, известно...

— Бригадиром?

— Да нет. На рядовке.

— Как же ты? Охотник, поди?

— Быват, охотимся.

— Стрелять знаешь?

— А то не знаю?

Мельник улыбнулся.

— Малость надо бы еще потренироваться?.. — Мельник смотрел на него с надеждой.

— Оно, конечно, не мешало бы, да невелика беда. В немца-то не промажу...

— Не промажешь?

— Белку в глаз бью, товарищ майор, — с достоинством ответил узкоглазый боец,

— Ну, прощай...

— До свиданьица, — ответил боец.

Рота уходила с песней:

Майору казалось, что запевает все тот же молодой сибирячок. Мысленно поблагодарил его за песню и за то, что облегчил душу. Он поверил в счастливую звезду, встающую над этой ротой.

4

Майор Мельник только что успел отужинать.

Когда вышел из столовой, увидел где-то у штаба яркие вспышки ручных фонариков. Хотел предупредить заведующую столовой, чтобы не оплошала (может, навестим с гостем), но махнул рукой — будь что будет! — и поспешил на огоньки. Через мгновение он уже представлялся новому командиру бригады.

Фонарики тактично погасли, не освещая ни того ни другого, но голос вновь прибывшего показался удивительно знакомым.

— Вигвамы понастроили, точно индейцы из Фенимора Купера, — весело говорил приезжий. — Ротные небось плутают, никак своих подразделений не разыщут. Командир полка Мельник? Разрази меня Герасим, если не Иван Кузьмич. Он? Ну и ну...

И приезжий заключил в свои объятия майора. У того сдавило в горле.

— Алексей, что ли... Ты как же здесь? Какими путями? Неужто...

— Курсант первого учебного Беляев, так точно. Прибыл, как говорится, в распоряжение тылов, о чем скорблю. Признаюсь при всех, товарищ комбат, на выпуске нашем по сто пятьдесят-таки глотнули...

— Глотнули, злодеи?

— Глотнули, Иван Кузьмич. Под столом бутылку хоронили.

Все дружно захохотали и пуще всех приезжий. Неожиданной и радостно-знаменательной показалась всем эта встреча.