Аджим-Ушкай подземный

Мир земной! Родина! Мы не забудем зверства людоедов. Живы будем — отомстим за жизнь удушенных газами.

Требуется вода, чтобы смочить марлю и через воду дышать. Но воды нет ни одной капли».

…Газовая атака гитлеровцев длилась восемь часов. Погибли тысячи советских людей, и когда похоронили бойцов, наступила тишина. Она стояла недолго. Ее нарушил боец Степан Чебаненко. Он подошел к проему, увидел небо и заговорил: «К большевикам и всем народам СССР! Я не большой важности человек. Я только коммунист-большевик и гражданин СССР. И если я умру, то пусть помнят и не забывают наши дети, братья и сестры, что эта смерть была борьбой за коммунизм, за дело рабочих и крестьян. Война жестока и еще не кончилась. А все- таки мы победим».

«Победим» — донеслось до слуха батальонного комиссара Парахина. Он поднялся, отыскал взглядом Ягунова:

— Слышишь, Павел Максимович, по-бе-дим!

— Победим, — повторил Ягунов и заметил стоящего напротив старшего сержанта Бочарова. Он командовал минометчиками и был широко известен в подземелье как мастер огня. Рот у него был завязан мокрой тряпкой. Но все отчетливо услышали, что он сказал:

— Заявление в партию принес, товарищ комиссар.

Парахин вздрогнул. У него на глазах появились слезы, схватил Бочарова, обнял и долго не мог разжать руки…

Вечером во всех подразделениях был зачитан приказ Ягунова. В нем говорилось о немедленном сооружении газоубежищ, о колодце, который намечалось отрыть в глубине катакомб. Приказ кончался словами:

«День и ночь блюсти строжайший революционный порядок, как зеницу ока беречь войсковое товарищество. Ни при каких условиях, даже перед лицом смерти, не помышлять о сдаче в плен. Проявление малодушия командование расценивает как измену Родине и будет карать трусов и паникеров по всей строгости революционных законов советского социалистического государства.

Победа или смерть! Другого выхода у нас нет. Да здравствует наша победа! Да здравствует наша Советская Родина.

Смерть немецким оккупантам!»

— Николай Васильевич, — капитан Левицкий положил руку на плечо младшему лейтенанту Ромащенко, — теперь мы стали крепче. — Комбат Левицкий только что вернулся из штаба гарнизона, и ему хотелось поделиться последними новостями. — Создан политотдел гарнизона. Строительство газоубежищ идет вовсю…

— Тут же и камней не было, — засомневался Ромащенко: младший лейтенант считал, что он хорошо знает эти катакомбы, бывал в них несколько раз, еще до наступления немцев попал сюда раненым. Потом отправили в Пятигорск. Просился на передовую. Просьбу его удовлетворили. Едва прибыл в резервный полк, как тут же принял взвод и — в бой. Не повезло, опять ранили. Случилось это уже в разгар событий под Керчью. Его доставили в катакомбы. Бродил по ним, изучал подземные ходы. Газовую атаку перенес в госпитальном отсеке. Хотя раны еще как следует не зажили, но он пришел в батальон. Его зачислили в роту капитана Носова. У капитана на груди орден Красного Знамени за бои на озере Хасан. Носов совсем отощал, и ему, Ромащенко, приходится часто подменять ротного. Нет, он хорошо знает катакомбы, откуда тут строительный камень?

Левицкий подал кусочек конины, сказал:

— На, это твоя доля… Пришел к Ягунову партизан, говорит: я, товарищ командир, и есть Данченко, тот самый, которого вы приказали найти. Сам я не слышал, но мне рассказал об этом Николай Ефремов, порученец Ягунова. Этот Данченко — старый каменотес. Он показал склады готовых камней. Вот и пошла работа, несколько газоубежищ уже готовы, — Левицкий помолчал, потом с облегчением произнес — Данченко показал командованию два тайных выхода из катакомб. Теперь фрицам не будет покоя.

…Несколько дней прорывали подземный ход к колодцу, находившемуся на поверхности, в нескольких десятках метров от центрального входа. Полковник Верушкин Федор Алексеевич, заместитель Ягунова, лежал в госпитале. Когда узнал об этом, поднялся, пришел помочь землекопам. Служил он в Красной Армии со дня ее рождения, окончил Военную академию химической защиты, участвовал в войне против белофиннов, был награжден орденом Красной Звезды.

Он взял лопату и спустился в штольню. Но его помощь и советы уже не потребовались…

В то время, как под землей шла работа по прокладке скрытого подхода к кольцу, старший сержант Женя Бочаров пробрался к колодцу. Немцы вели огонь, и он не мог сразу посмотреть, есть ли в колодце вода. Укрывшись в воронке, Бочаров лежал неподвижно долгие часы. Но вот вражеский огонь прекратился, и тут вдруг к колодцу подбежал гитлеровец. Это был громадного роста ефрейтор, с железным крестом на груди. В короткой схватке Бочаров скрутил немца, связал его веревкой — и мигом к колодцу. И на мгновение оцепенел: колодец был завален трупами…

Бочаров привел пленного в штаб. Гитлеровца допрашивал Ягунов, он отлично знал немецкий язык. Здесь же были Парахин, начальник разведки старший лейтенант Бармет, начальник штаба Сидоров. После допроса пленного лейтенант Ефремов спросил у Ягунова:

— Павел Максимович, что же он показал?

— Нам надо переходить от обороны к наступлению. Враг нас боится. И знаешь что, Коля, мы тут не одни, где-то рядом действует еще подземный гарнизон советских войск. Воду добудем и начнем громить фашистов.

Парахин горячо поддержал Ягунова.

…Колодец рыли четырнадцать дней. Его рыли в самом глубоком отсеке: здесь толщина потолка достигала свыше 25 метров, и гитлеровцы не могли подслушать шум. Землю резали лопатами, долбили кирками, рвали взрывчаткой и связками гранат, сантиметр за сантиметром… Наконец, в двенадцатиметровой глубине блеснула живая вода. Очень подвижный и никогда не унывавший старший лейтенант Бармет вдруг обмяк, упал на мокрую землю и, загребая ее под себя руками, заплакал:

— Вода, вода, товарищи!

Полковник Ягунов читает приказ на штурм поселка Аджим-Ушкай. Приказ разработал начальник штаба Сидоров. В нем ставятся задачи каждому батальону, каждой роте, взводу, отдельным разведчикам. Слушает весь командный состав. Слушает его и лейтенант Ефремов, но он… не видит людей. На глазах у него повязка. Он ее носит уже десять дней… Это случилось у Царского кургана. Ефремов и Женя Бочаров ночью проникли в расположение врага, изучали оборону противника, подходы к ней со стороны Керчи, расположение складов бомб, которыми гитлеровцы производят взрывы катакомб… Все было уже изучено и намечены пути и маршруты, по которым ночью пойдут роты, чтобы взорвать хранилища врага, как вдруг их обнаружили немцы. Они приняли бой, неравный, жестокий. Взрывом гранаты Ефремов был легко ранен, тугая струя песка хлестнула по глазам. Притащил его в катакомбы Женя. С тех пор он не видит, а чувство такое, что вот-вот в глаза ударит свет. О, как ему хотелось, чтобы сейчас, сию минуту, когда уходят товарищи на штурм поселка, он прозрел.

Голос Ягунова тверд и решителен:

— Группы подполковника Бурмина, майора Панова, капитана Левицкого… Батальону старшего лейтенанта Белова оседлать дорогу, ведущую в Керчь, и закрыть подход основным силам врага к Аджим- Ушкаю…

Ефремов сорвал повязку и страшный, грудной крик прокатился по отсеку:

— Я вижу… товарищи! Я вижу!

— К бою готовы? — спросил Парахин.

— Готов.

— Пойдете моим связным в батальон подполковника Бурмина, — приказал Ягунов,

…Начальник Аджимушкайского немецкого гарнизона майор Рихтер занимал самый большой дом в поселке. Он обставил его мягкой мебелью и первые дни рассчитывал быстро разделаться с «красными бедуинцами», спрятавшимися в катакомбах. Но не получилось: газы, взрывы и завалы не принесли желаемого результата — русские непрерывно атакуют, появляются внезапно, то с одной стороны, то с другой. «Черт возьми, да неужели все подземелье этого клочка Керченского полуострова нашпиговано красными», — раздражался Рихтер. На столе у него лежала радиограмма начальника Керченского гарнизона, в которой генерал распекал Рихтера: «…Сколько вам нужно недель и месяцев, чтобы разгромить кучку русских, спрятавшихся в подземелье? Может быть, год! Они срывают нормальную работу нашей переправы через пролив».