Живые и мертвые

ший с Мавзолея... И хотя все это было, но почти не верилось, что это было всего-навсего сегодня утром.

- Жалко, ни одного фрица не изловили, - сказал автоматчик по фамилии Комаров, на параде стоявший рядом с Синцовым, а сейчас сидевший тоже рядом с ним, плечом к плечу.

- А что бы ты с ним сделал, кабы поймал? А, Комар? - спросил боец, чистивший обгорелый автомат.

Это был худой, длинный, жилистый, большой физической силы человек; на вид ему было за тридцать. Фамилия у него была красивая: Леонидов. Когда Синцов пять дней назад узнал его, тот сам так и представился: "А фамилия у меня красивая: Леонидов", - и ухмыльнулся так, что было непонятно, серьезно он это или шутит.

- Ну что, Комар, что замолчал? Так что ты с фрицем сделал бы, кабы нынче его поймал?

- Я бы ему про парад объяснил: что мы сегодня на параде были и что товарищ Сталин выступал.

- Ну и как бы ты это объяснил? Ты что, немецкий знаешь?

- С толмачом.

- Ну ладно. Дали бы тебе толмача, объяснил. А дале что?

- Пустил бы его.

- Чего-чего? Пустил бы?

- Ну да. Пусть идет к своим, рассказывает.

- Так бы и пустил живого?

- Да уж конечно не мертвого.

- Ловко ты, младший сержант, тех двух немцев резанул, у церкви. Аккурат у меня диск кончился, сейчас, думаю, за бугор уйдут, а ты их тут и резанул, - перебив спор, обратился к Синцову третий автоматчик, ефрейтор по фамилии Пудалов.

Его Синцов тоже знал уже три, нет, даже четыре дня и успел заметить про себя, что этот Пудалов хотя и вполне исправный боец, но почему-то нет-нет да и старается подслужиться даже к такому невеликому начальству, как командир отделения. Синцов и правда срезал там, у церкви, очередью бежавшего немца, но одного, а не двух; второй успел перебежать. И Пудалов знал это, но, как видно, не считал за грех польстить командиру отделения.

- Второй ушел, - сказал Синцов. - У меня только остаток диска был.

- А между прочим, немцы за здорово живешь от танков бегают, - сказал Леонидов. И на его худом, узком лице мелькнула жесткая усмешка. - Эх, если б столько танков наделать, чтобы сразу всем до одного в танки сесть - и ка-а-ак давануть их. Пестрак, а Пестрак! - стал расталкивать он локтем сидевшего с ним рядом рослого солдата, который спал, откинувшись усталой головой к стене.

Лицо у солдата было молодое, чистое, красивое. Но даже во сне было на нем выражение такой усталости, что Синцову стало жалко Пестрака - ну зачем его будить?

- Пусть спит, - сказал он.

- Не-е, пусть он расскажет, как он своего танка испугался. Танк как мимо нас пошел, а он ка-ак в сугроб прямо бросится и лежит плашмя, не шевелится... Пестрак, а Пестрак!

Но Пестрак спал, а выражение смертельной усталости на его лице было не оттого, что он устал больше других, напротив, он был моложе и сильнее многих, - выражение усталости на его лице было от всего пережитого за этот день.

Хотя людей во взвод автоматчиков брали большей частью из числа уже участвовавших в боях, но, как это сегодня понял