Живые и мертвые

дет или не будет, как ты думаешь?"

"Будет, - сказал Иван Алексеевич. - Но, по правде говоря, на сегодня не хочется ее начинать с Адама и Евы, с того, как драпали..."

"Не драпали!" - повысив голос, резанул Серпилин.

"Ценю твои переживания, - сказал Иван Алексеевич. - Да и не только твои... Но факт остается фактом: истории, как наступали до Кенигсберга или, на худой конец, до Варшавы, пока нет ни у одной дивизии. Есть история, как отступали до Москвы. Надо глядеть правде в глаза. И пока война, - сказал он жестоко, и Серпилин почувствовал, что он прав, - и пока война, - повторил он, - историю будем вести от побед! От первых наступательных операций. Это нам надо помнить, пока война. И на этом учить людей. А воспоминания обо всем подряд, с самого начала, потом напишем. Тем более что многого вспоминать не хочется".

"Слушай, - сказал Серпилин, перегнувшись через стол и глядя ему прямо в глаза. - Ты на этом же самом месте накануне войны сидел. Скажи мне: как вышло, что мы не знали? А если знали, почему вы не доложили? А если он не слушал, почему не настаивали? Скажи мне. Не могу успокоиться, думаю об этом с первого дня на фронте. Никого не спрашивал, тебя спрашиваю..."

"Спроси чего полегче!" - стукнул кулаком по столу Иван Алексеевич, и глаза его стали злыми и несчастными.

Серпилин не сробел перед этими глазами, он хотел спросить еще, но Иван Алексеевич остановил его, прижал его руку к столу и сказал решительно, почти грозно:

"Молчи! Врать не хочу, а отвечать не могу! - И, глотнув так, словно ему не хватало воздуха, спросил совершенно другим голосом: - Как твоя Валентина Егоровна? Как здоровье? Как выглядит? Тут, когда ты в окружении был, приходила ко мне. Совсем лица на ней не было..."

Весь этот разговор и передал Серпилин жене, со всеми подробностями, заставлявшими его бледнеть, когда он рассказывал, а ее бледнеть, пока она слушала.

- Не понимаю, - тихо сказал Серпилин, близко наклоняясь к жене и глядя в ее печальные глаза. - Не понимаю, в грудь готов себя бить - не понимаю: как такой человек, как Сталин, мог не предвидеть того, что готовилось?! В то, что не докладывали, не верю.

- А как выглядит Сталин? - спросила Валентина Егоровна, то ли желая перевести этот тяжкий разговор на другое, то ли отдавшись собственному ходу мыслей.

Серпилин задумался.

- Как выглядит? По-моему, обыкновенно. - Он там на площади как-то даже не очень вслушивался в глуховатый, усталый голос Сталина, а просто смотрел на него.

Сталин стоял и говорил. Немцы были под Москвой, а он стоял на Мавзолее и говорил. И перед Мавзолеем стояли войска, и это был ноябрьский парад в Москве, и именно в этом и состояло то главное, что чувствовал в те минуты Серпилин. "Да, наверное, и все другие", - подумал он.

- Тяжело он переживал все это! - сказала Валентина Егоровна.

Серпилин посмотрел на нее и подумал, что между ними продолжается старый спор. Каждый оставался при своем, и чаще всего, не говоря друг другу ни слова, они спорили об этом