Живые и мертвые

впервые за все время, на их участке установилось затишье. Первый день на их глазах никого не убивали и не ранили, и смерть напоминала о себе только отдаленной канонадой справа, в соседней дивизии, - наверное, там шел сильный бой. Но пока не было речи о прямой выручке, которой могли потребовать от них в любой момент, днем и ночью, Синцов, как и все другие, радовался, что сегодня немцы жмут не на них, а на соседей. Без этой доли солдатского эгоизма на передовой вообще не проживешь.

За полмесяца боев в отделении у Синцова из семи человек осталось четверо, считая его самого. Вытаскивая с поля боя раненого, погиб ефрейтор Пудалов, любивший по мелочам услужить начальству, но в последнюю свою минуту ценою жизни услуживший товарищу; двое были ранены и отправлены в медсанбат; был еще один раненый - Пестрак, но он не захотел уходить из части и благодаря своей богатырской силе так и остался в строю с рваной раной в плече. Сейчас он пошел за обедом, и, не считая его, в землянке был весь наличный состав отделения: Синцов да эти двое вечно ссорившихся между собой автоматчиков - Леонидов и Комаров, к которому так пристала кличка Комар; его звал так командир взвода лейтенант Караулов.

- Нашли о чем спорить! - сказал Синцов. - Когда в голове только "да" или "нет", разве это голова? Это анкета.

Синцов понимал, что имел в виду Леонидов со своим "да" или "нет": голова на плечах у того, кто, если надо, умеет и "нет" сказать. Он был человек храбрый в бою, но своенравный, и его злило спокойствие Комарова, обычно считавшего, что все, что ни делается, верно. В другом споре Синцов, может, и поддержал бы Леонидова, но сейчас Леонидов от дурного настроения прицепился именно к сводке, а это было уже ни к чему. Подвергать сомнению сводку на фронте не полагалось. И уж во всяком случае - вслух. "Да и какое значение имеет, когда именно сообщили, что отдан Тихвин, - сегодня или три дня назад? - подумал Синцов. - Может быть, надеялись отбить его и не сообщали, как мы, когда нас из Кузькова выбили, целую ночь не докладывали в армию, все думали, что обратно возьмем? А потом все-таки утром, хочешь не хочешь, пришлось доложить..."

- Кому пишешь, младший сержант? - помолчав, спросил Леонидов.

- Жене.

- А я замечаю, ты ей уже в другой раз пишешь, коли не в третий, а от нее тебе писем нет.

- Нет.

- Можем обжаловать, раз такое дело! - сказал Леонидов. В словах его одновременно были и насмешка и сочувствие.

- А где обжалуешь? Говорю, как с глухой, без ответа.

- Вот и я теперь безответный, - сказал Леонидов. - Вчера думал чего-то знаю, а выходит - нет. Думал, немец под Волховом, а сегодня оказывается - за Тихвином, как обухом по голове! А у меня там семейство. А вдруг, думаю, не только мне, задним числом, такая радость, что немец в Тихвине, а и там тоже как снег на голову? Утром наши, а к вечеру немцы? А у меня отец с гражданской инвалид. Коли загодя не сказали, далеко не ушел.

И только после этих его слов и Синцову и Комарову стало до конца понятно,