Зачистка

И все таки Лариса увлекла его с поляны в темень леса. Сил хватило только дойти до первых деревьев — листья тронули их горячие головы — и они опустились на корточки, ближе к земле, магнитом притягивающей их обессиленные тела.

Это была минута счастья, превратившаяся потом для Кости Орешко в ночь позора. Сколько читал и слышал, да и насмотрелся на видике о том, будто влюбленные сутками не покидают постелей! Ему же в ту первую встречу с женщиной хватило минуты, чтобы взрыв внутри него опал, рассеялся, утих.

— Ты что, все? — не поверила Лариса, когда он, только прикоснувшись к ней, тут же вырвался из пьянящей, способной лишить чувств бездны.

Лариса ответила глубоким стоном неудовлетворенности и разочарования, запоздало схватила Костю, пытаясь удержать в себе. Чувствовалось, что ей до собственного взрыва не хватило каких-то мгновений, что у нее еще оставался запас сладостного падения, и она все хваталась и хваталась за плечи курсанта, не желая отрываться от его тела. А он вдруг сделался совершенно равнодушен к тому, за что еще минуту назад готов был, не торгуясь, расплатиться кусочком жизни.

— Ты что, все? — не встречая ответного порыва, с тайной надеждой на обратное переспросила Лариса.

Костя сжался, замер на клочке скомканного под ними кителя. Он — да, все. Но только не мог понять, почему так быстро? Почему у него ничего не получилось? Строил из себя невесть что, а как дошло до дела и тела…

— Я сегодня всю ночь… в карауле, — торопливо залепетал он, вспомнив, что по всем книгам и фильмам единственным оправданием для мужчин в подобных ситуациях может быть только усталость. Не признаваться же, что близость с женщиной у него в первый раз в жизни и он просто ничего не понял. И что, повторись все сначала, наверняка сделал бы все так же неумело и глупо.

Но что еще страшило — повторения не хотелось. Почему? Почему такое равнодушие и даже апатия к женскому телу, настежь открытому рядом? Откуда такая разбитость в теле собственном?

Ответов не было, хотелось быстренько одеться и смотаться в лагерь. Там все ясно — подъем-отбой, зарядка, построение, стрельба, строевая, прыжки. Да, прыжки, они в первую очередь. Ныряешь в бездну, но отсчитываешь «501, 502, 503», — и над твоей головой спасительный купол. И ты король неба. Но и на земле: если чего не хочешь — заставят. Не можешь — научат. Не знаешь — подскажут. Какая же красота в армии! А Лариса со своими капитанами пусть разбирается сама.

— Жалко, — наконец успокоилась и обмякла на кителе и Лариса.

Конечно, Костя понимал, что виноват во всем сам: видеть, как торопливо, не глядя на него, Лариса заправляет одежды, — большего стыда он не испытывал даже на первом курсе, когда оказался единственным, побоявшимся спрыгнуть с парашютной вышки. Но там через день дали вторую попытку, а кто даст ее здесь? Не сумел, не смог… Женщина сама предложила ночь, а он…

В полном молчании вышли из леса. Мимо беснующейся танцплощадки дошли до общежития, до второго, с граффити, подъезда. Хотя какое это имеет значение? Что она про него думает? Быстрее бы уходила, дала возможность остаться одному. Позор, вселенский позор. Брольше сюда ни ногой, ни глазом. Здесь и зарывается тайна первой встречи с женщиной. Бегство Наполеона из некогда поверженной Москвы…

Лариса взялась за ручку двери и оглянулась. И тут Костя снова струсил, смалодушничал. Никто не тянул его за язык, но он торопливо ляпнул на ее вопросительный взгляд:

— До завтра? Завтра я приду сюда к восьми вечера.

Что он творил? Какое завтра, какие восемь вечера? На печку в угол, в Рязань, в Чечню, в Иваново — город невест… Или ляпнул что угодно, лишь бы Лариса сама ни о чем не заговорила, ни о чем не спросила. А насчет завтра разберемся.

Лариса, на его счастье, привычно неопределенно пожала плечами. Однако в ее взгляде читалось: «Мне уже такое говорили. Лучше бы молчал». Усмехнулась и скрылась за дверью с треснутыми стеклами. А Костя вновь со страхом отметил, что забыл, какая она без одежды. Забыл или просто не успел рассмотреть? Или неужели все беды и впрямь в нем самом, в его неумении и бессилии?

В лагере и настала эта страшная ночь — ночь покаяния и позора. Сон не шел, и несмотря на посапывания в палатке однокурсников, мысли его вновь и снова влекли на поляну, к коленям-фарам, к белому телу, уместившемуся на курсантском кителе. И — о чудо! — он побоялся в это поверить, но снова почувствовал неодолимую тягу, влечение к Ларисе. Снова желал очутиться у ее ног и падать в пропасть блаженства. Может, тогда не стоило и бежать от нее, зря отпускал от себя в общежитие? Подождал бы, перекурил, успокоился, восстановил силы — и … растерзал бы!

О-о, если бы можно было все вернуть, он стал бы более сдержан, расчетлив в своих порывах, он думал бы не только о себе, о своем нежданном удовольствии, а отдал бы все силы и выдержку, чтобы она почувствовала себя счастливой. Чтобы не пожалела, что решилась на встречу с ним. Если бы все повторилось сначала! Она бы узнала, как он готов ценить и любить женское тело и женские чувства!

И тут он вспомнил о своем обещании вернуться. Спасение? Но поняла ли его состояние Лариса? Простит ли? Выйдет ли завтра? Конечно, ей ближе капитан, который наверняка более искусен в сердечных делах и любовных утехах. Но если бы она дала ему вторую попытку! Как бы он к ней подготовился! Он бы шел на встречу, как на мировой рекорд. Тем более, он не из тех, кто получит свое — и деру. Значит, судьба оберегла, что вложила в его уста решение на встречу. Завтра. Все будет завтра. В восемь. На той же поляне! И она увидит и почувствует, что значит держать слово и быть благодарным.

Однако Бог уже отвернулся от Кости Орешко. Утром он услышал монотонный стук дождя по палатке. Команд на построение и зарядку не раздалось, и это означало, что просветов в погоде не предвиделось.

На завтраке, куда курсанты прибежали короткими перебежками от березы к березе, ротный, обходя столы, вдруг щелкнул пальцами и указал на него:

— Заступаешь в наряд.

Костя поперхнулся своими любимыми макаронами по-флотски. Нет, это не ротный придумал про наряд, это тот капитан из учебного отдела попросил. Наверняка он…

— Что приуныл, — присев напротив и грея руки на кружке горячего чая, поинтересовался с ехидцей ротный. Точно все знает! — Если хочешь стать генералом, надо научиться уважать службу даже в такую мерзопакостную погоду. И воинскую субординацию.

В данную минуту Костя не жаждал становиться генералом. Ему нужно было всего-навсего очутиться в восемь вечера перед вторым подъездом общежития. Показать Ларисе, что не все курсанты такие, как тот, прошлогодний, обещавший золотые горы. Интересно, с какого он училища? Он обещал, а Рязань и десантура расхлебывай?! Женись за него? А что, он, Костя Орешко, возьмет и женится. Из принципа! И потому, что Лариса все же понравилась и запала в душу. И она поймет, что зря не поверила его слову. Поэтому ему нельзя в наряд. И дождь должен прекратиться, иначе по этой грязи из леса не выбраться.

— Ну, и на десерт новость уже для всех, — продолжал злорадствовать ротный над ним одним, но уже при всех. — Распределение — завтра с утра здесь, в лагере. А после обеда — в Рязань, домой!

— Ура! — рявкнула столовая.

«Нет!» — запротестовало все внутри Орешко. Какое распределение, какая Рязань? Ему нужно несколько минут…

Однако перед ужином он, укутанный в плащ-палатку, выводил свой наряд на развод к штабной палатке.

— Дежурный по роте обязан… — и две страницы текста наизусть про все случаи жизни. Кроме одного…

— А в каком уставе записано, что подсумок с боеприпасами должен быть застегнут? — не сводит глаз дежурный по лагерному сбору.

— Подсумок? — Костя лихорадочно пытается вспомнить запись, но тщетно.

— Да-а, товарищ курсант. Четырех лет вам не хватило узнать сущий пустяк… Плохо! — в голосе дежурного тоже слышатся нотки капитана из учебного отдела. — Но ничего, ночь впереди. Найдете и покажете мне.