Зачистка

До нее очередь так и не дошла, никто даже из ее знакомых не захотел обрекать себя на вечер с грузным прапорщиком-связистом, — и она всем отомстила. После смены кассеты вышла из-за столика вроде бы за компанию и вместе с компанией, но стоило ей сделать первые движения, как стало ясно: королева нынче — она. Женщины тут же постарались отойти от нее подальше: находясь рядом, они безнадежно проигрывали ей в легкости, элегантности, красоте движений. Зато мужчины — о, мужчины, созданные быть самым чутким биологическим барометром женской притягательности, мгновенно заполонили, затоптали образовавшийся вакуум, стали расправлять складки под ремнями, приводить в порядок потные прически, выпячивать орденские колодочки. И многие из тех, кто уже определился в провожатые, позавидовали опоздавшим…

подпевала себе прапорщик.

— Тигрыч, не рви сердце.

Мое отчество вообще-то Львович, но после одной из рукопашных, когда я впился зубами в горло бородатому арабу, собственные разведчики повысили меня в зверином табеле о рангах.

Я сижу с только что прибывшей в мою группу заменой — сумрачным морским пехотинцем Олегом Урмановым и непоседливым лейтенантом из Рязани Костей Орешко. Почему именно эти парни оказались за одним столиком со мной, еще будем узнавать, но в жизни ничего нет случайного. По большому счету, конец бардаку на Кавказе зависит как раз от того, кого Москва присылает на эту войну. Как они станут воевать. Что у них за душой. Чему научились и на что готовы.

Но друг на войне у меня один — это Бауди, сидящий напротив: даже здесь мы таким образом прикрываем спины друг друга. Зал поначалу косился на нас: появление чеченца среди вышедших из боев офицеров готово было подвигнуть их как минимум на выяснение отношений, и озверевший от войны люд остужали только мои капитанские погоны и медаль «За отвагу» в стакане водки. Геббелевской пропагандой здесь поработала московская пресса, в большинстве своем состоящая из чванливых говорливых сосунков, за хороший гонорар готовых расписать в разделе сатиры и умора похороны собственной матери. Или тех, кто в угоду хозяев старался вылить как можно больше грязи на собственную страну. В чеченской войне они разбиралась, как чукчи в бананах, и потому писали больше о себе, о своем героическом пребывании где-то рядом с войной, но оказались абсолютно не способны приблизиться к первопричине кавказских событий.

Тем более им не были интересны чеченцы, которые желали жить с Россией и в России, помогая войскам вычищать на родной земле дудаевские конюшни. Которых боевики закатывали в асфальт, замуровывали в стены, заковывали в кандалы и опускали на перевоспитание в самые глубокие зинданы, вырезали до третьего колена всех родственников.

Бауди был как раз из «наших», он стал для моих разведзверей глазами, ушами и языком на горных тропах. Поэтому лично мы перестали читать выходящие в Москве продудаевские и западнические газеты и не допускали к себе журналистов на пушечный выстрел, веря только друг в друга и в автомат вкупе с гранатой. А еще предпочтительнее — с двумя. Потому Бауди — рядом и может задавать любые вопросы.

— Но хороша ведь, — скрывать от друга свое восхищение не имело смысла. Да и самая легкая на язык тема среди мужиков на войне — это все же они, наша притягательная противоположность. В жару пьем холодный квас, в мороз согреваемся чаем: не о мужиках же говорить, в конце концов.

— Тогда надо брать.

Бауди более чем конкретен. А для разведки брать «языка», лагерь боевиков или женщину — это лишь детали. Успел под занавес песни втиснуться к танцующим, спокойно пережил тычки в спину, но с последними аккордами что-то спросил у прапорщика. Тут же добавил еще пару фраз, попросил что-то объяснить, не пуская к столику, — он классически держал объект, отсекал от него посторонних, тянул время до следующего танца. Я уже догадался — для меня.

— А меня сюда, в Чечню, сослали как раз за танец, — Костя Орешко с увлечением рассматривал то мою медаль, то женщин в зале. Наверняка еще и примеривал под себя и первое, и второе. — И что еще интереснее — за белый танец.

Лейтенант почти пьян. Но скорее не от водки — выпили-то всего по две рюмки. Он захмелел от свободы, дарованной офицерскими погонами. Возможностью быть равным среди повоевавших мужиков. Проходили нечто подобное и мы…

— Мы в Моздоке, а это не Чечня, — вяло вправляю мозги лейтенанту. Для меня важнее наблюдать за прапорщиком и Бауди. Как я ему завидовал! — И здесь офицера на белый танец может пригласить только одна дама — война. И самое интересное — тоже не имеешь права отказаться от приглашения. А вот как станцуешь с ней — так и сложится судьба.

Морской пехотинец более выдержан, но и он с завистью поглядывает на серебряный кругляшок медали с танком посредине. Не будут олухами — уедут отсюда с такими же. А можно и без таких — лишь бы уехать. Война — дама для танца капризная…

Едва вновь что-то зашипело из загнанного в угол, заставленного бутылками магнитофона, Бауди мимо дернувшихся к танцовщице мужиков метнул взгляд в мою сторону: забирай, подхватывай.

Я бы не носил четырех звездочек на погонах и крест на груди «За мужество», если бы позволил сраной пехоте, долбаным артиллеристам или очумевшим от грохота обитателям танков опередить себя, разведку ГРУ, в захвате вожделенного трофея.

— Разрешите?

— Ай, пожалуйста, — не оставил Бауди прапорщику иных путей отступления, кроме как в мои лапы.

— Он ваш товарищ? — перво-наперво поинтересовалась партнерша, пожелавшая выстраивать дальнейшие отношения в зависимости от результата.

Предать Бауди, записав его в случайные компаньоны, язык не повернулся, и понадеялся на ее сообразительность:

— Лазим вместе где попало.

— Но он же чеченец!

— Вот потому я еще и жив, что он — чеченец, — эхом подтвердил я национальность друга.

— О-о, — поняла она нашу значимость и, оценив дружбу, позволила обнять себя за талию. Показала глазами на орденские планки, потом кивнула на столик, где лейтенанты примеряли медаль.

— Вы герой?

— Это зависит от того, с какой ноги встала Москва, — сказал истинную правду, но чтобы не влезать в политику, начал с дальних, но самых легких, располагающих к открытости, подступов — рассказу о себе. — Меня зовут Иван Петров.

Не поверила. И правильно сделала, в очевидную простоту моих инициалов не верили даже собственные подчиненные:

— Это псевдоним разведчика?

— Фамилия — да, а имя — настоящее.

— Или — наоборот?

— Друзья зовут меня Тигрыч.

— Не мудрено. После танца у меня наверняка останутся синяки от ваших нежных прикосновений.

Я ослабил хватку и тут же поплатился за легкомыслие: партнерша без усилий выскользнула из рук. И пошла, пошла бочком по кругу в свободное плавание, будто ни со мной ни была, ни до других у нее не имелось дела. Только она и музыка. Только ритм и движение. Извив тела и счастливая улыбка. Напрягшийся Бауди и счастливая язвительность танкистов, артиллеристов и все той же пехоты. А среди всего этого — покинутый капитан спезназа ГРУ. Пять баллов. Я не командир разведгруппы, я — ефрейтор из стройбата, у которого исчезла лопата: то ли украли, то ли сам потерял. Но наказание обеспечено.

Прапорщик сжалилась надо мной аккурат к последнему аккорду, вновь оказавшись напротив. Улыбнулась: спасибо за танец. То есть что позволил ей порезвиться в свое удовольствие.

— Можно вас проводить сегодня.

— Я с компанией.

— С компанией — это все равно, что одна.

— Все равно. В другой раз.

В кафе замигали светом — пора расходиться. Московский шик — работаем до последнего посетителя, — сюда еще не дошел. Бауди приподнялся, глядя на меня: что надо сделать? Незаметно киваю — уводи молодежь, я в норме: слова женщины — это еще не значит ее действия. Совсем не значит.