Зачистка

— Скучает, — удовлетворенно улыбался Борис, проявляя солидарность с другом. Сам он отхватил девчушку со вздернутым носиком и теперь не знал горя, не отпуская ее дальше вытянутой руки.

Костя замечал же чуть больше: еще немного, и гадкий утенок танцплощадки, из последних сил выдавливающий из себя безразличие, лениво оценивающий всех презрительным взглядом, в конце концов будет морально раздавлен, размазан по решетчатой стене клетки.

А поняв это, вдруг пожалел Ларису, по дурости, по глупости, по молодости загнавшую себя в угол. Может, помочь выбраться? Как-никак, а на белый танец она пригласила все же его. Пусть уйдет если не покорительницей танцплощадки, как, видимо, надеялась, а хотя бы без улюлюканья.

Подождав, когда и следующее танго начнется без Ларисы, Орешко под пристальным взглядом толпы подошел к ней и протянул руку: приглашаю на танец и выручаю.

И тут же получил свой торт в лицо.

— Я сегодня не танцую, — громко сказала Лариса, едва сдерживая душившую ее ярость. Она старательно выговорила каждый звук, выпятила каждое слово, словно не Костя, а она училась в десантном училище и четыре года тренировалась отдавать команды на строевом плацу. — Не танцую сегодня, понятно вам? — еще громче, уже не только для Кости, а чтобы услышали все окружающие, повторила она.

Да, в этой грубости был ее шанс. Великолепная возможность выйти из создавшейся ситуации с гордо поднятой головой. Не танцует — и только поэтому одна. И всеобщее презрение к ней истрачено впустую: она просто не тан-цу-ет! Будь иначе, ей хватило бы одного движения пальчиком или ножкой, одного взгляда или поворота головы, чтобы все присутствующие легли у ее остроносых туфелек на высоком каблуке. Это просто счастье для этих замухрышек, хохочущих рядом, что она сегодня не тан-цу-ет. И этому, в курсантской форме с четырьмя нашивками на рукаве, возомнившему себя спасителем Отечества и его подданных, она тоже отказывает. Отказывает, потому что видела в гробу в белых тапочках и этот заштатный рязанский городок, куда ее временно занесли обстоятельства, и его обитателей, разбавленных курсантами-самовольщиками.

Так утопающие топят своих спасателей.

Теперь уже за спиной у Орешко ухмылялись и злорадствовали: форма не имела права давать преимущество одной из сторон в схватке за партнерш. Так что по заслугам получили как раз те, кто этого и заслуживал. Ради чести мундира и спасения погон правильнее и честнее было и Косте выкинуть какой-либо фортель, типа: а с чего вы взяли, что я вас приглашаю? И вообще, разве такую кто-нибудь пригласит? Да погромче бы это сказать, чтобы тоже все слышали.

Однако вместо этого он залился краской. И, в отличие от Ларисы, не стал делать вид, будто ничего не произошло. Подталкиваемый танцующими парами, стал выбираться из клетки. На улице распахнулся до пояса, давая вечерней свежести проникнуть к разгоряченному телу.

Идиот. Какой же он идиот! А вот Борька — умница, не стал экспериментировать и потому в полное свое удовольствие топчется в обнимку с курносенькой пышногрудой кнопкой. А его, видите ли, потянуло на подвиги. И где там медаль «За спасение погибавших?». А «За взятие Берлина»? И грудь не в крестах, и голова в кустах. И это у него, будущего разведчика, обязанного просчитывать ситуацию на семь ходов вперед!

Увидел неподалеку скособоченную лавочку с воронами на спинке, шугнул их и осторожно устроился на трех оставшихся в живых реечках. Попробовал успокоиться: если за каждую Ларису переживать, лучше записаться вечным дежурным по роте и никуда за пределы казармы не выползать. До лейтенантских погон. Посему — ноль внимания и фунт презрения самодовольной девушке по имени Лариса. Сегодня на танцах не появляться, а вот завтра закрутить иную карусель с самой непрезентабельной девицей. Пусть лопнут все от зависти и злости. А потом он…

Продумать весь сценарий мести Орешко не успел.

С деревянного танцевального помоста, непонятно по каким причинам не растащенного еще на дрова и кооперативные ларьки, из музыки и света, переполненного мошкарой, на землю царицей, лениво ступила Лариса. Выдержала паузу и, как ей захотелось почувствовать, ушла непобежденной. «Может, напомнить о себе, любимом?» — неожиданно подумал Костя. Перед ним ей строить недотрогу будет смешно. И как себя поведет?

Убедившись, что следом за ней никто не вышел, Лариса наигранно неторопливо пошла по самому краешку тротуара в сторону поселкового общежития. При этом невозмутимо продолжая делать вид: какие же скука и серость творятся вокруг. И сколько времени потеряно впустую.

Выдержка не изменила ей, когда увидела на лавочке и отвергнутого курсанта. Скользнула взглядом и опять пошла по кромке асфальта, словно канатоходец, балансируя руками.

Орешко выбросил сигарету, застегнулся. Носовым платком протер носки ботинок. Наверное, не случайно в психические атаки ходят при полном параде. Форма заковывает не только тело, но и дух. И если тело за годы учебы получило пять первых разрядов по самым разным видам спорта, то дух пока ничем не отмечен. Поэтому вперед, за орденами и благодарностями от Верховного Главнокомандующего!

Догнав Ларису, молча пристроился рядом. Когда она оступалась или теряла равновесие, подавал руку. Девушка охотно опиралась на нее, но обретя устойчивость, вновь занималась эквилибристикой в одиночку. Однако этих прикосновений хватило, чтобы мало-помалу обида на Ларису у Орешко улетучилась. Да и сама она без зрителей уже не выглядела этакой «прынцэссой» — нормальная деваха, в меру симпатичная, красиво одетая. И что ей надо было выкаблучиваться? Не-ет, таких надо сразу брать за патлы и в бочку с водой: не кажись краше солнца, не дери нос, открой глазенки, не криви роток. Франти не франти, а все равно станешь чей-то. А не станешь — самой же хуже. Неужели не ясно?

Шел так Костя Орешко, философствовал в силу своего двадцатилетнего житейского опыта, и не заметил, как дошли до общежития. Стояло оно на окраине поселка, в нем десятилетиями жили некогда молодые, а теперь на этих же временных метрах и состарившиеся специалисты с местного радиозавода. Каким-то чудом в нем сохранились свободными три-пять комнат, в которых местная администрация и предлагала перекантоваться первое время нужным поселку людям. В полевом лагере, в котором курсанты четвертого курса дожидались вдали от городских соблазнов своего выпуска, прошелестел парашютным шелком слух, что в поселок приехали выпускницы областного педучилища. Ради них, собственно, и сорвались Костя и Борис в самоволку. Благо лагерь располагался всего километрах в пяти, что для десантника вообще не считается расстоянием, а предстоящий, всего через неделю, выпуск прибавил наглости и смелости завтрашним командирам. В особенности тем, кто не успел обзавестись за четыре года женами и невестами и для которых танцы в поселковом клубе — последняя попытка схватить за хвост птицу-удачу и предложить: «Лейтенант Константин Орешко, размер сапог сорок три, зарплата выше минимального прожиточного минимума на три тысячи рублей, могу предложить вам руку, любовь и билет в тьмутаракань». Не то чтобы горело поставить штамп в личном деле, а просто ехать одному к месту службы и впрямь не хотелось.

Пока же Костя искал, какой предпринять ход на молчание спутницы. Ничего лучше не придумал, кроме как молча распрощаться с девушкой у подъезда, джентльменски кивнуть ей и гордо удалиться. Пусть думает, что теряет и кто виноват.

Однако Костя заканчивал всего лишь военное училище, где из тактики основной разработкой шла тема «Сопка наша — сопка ваша». Касались, конечно, обходов, охватов, маневров, но то был уровень академии Генерального штаба, и серьезно в данную стратегию курсанты не заглядывали.

Лариса, словно искусный противник, не стала делать скидку на молодость спарринг-партнера, и лишь на миг замерла около четырехэтажной кирпичной общаги. Но лишь Орешко склонил голову для прощания, все так же молча миновала первый подъезд с вырванными входными дверями, потом второй, разрисованный граффити, и третий, недавно отремонтированный и выкрашенный в жуткую коричневую краску. И потащила как иголка нитку растерявшегося Орешко в лесопосадочку сбочь дома.