Комбинации против Хода Истории[сборник повестей]

За воротами стоял кто–то спиной к двору: были видны плечо, локоть, сапог. Ожидая выстрела в спину, Ромеев — спеша в смерть — напружиненно–деревянной поступью двинулся к воротам. Тот, кто стоял за ними, повернулся и шагнул внутрь. Это был Маржак, в опущенной руке он держал револьвер.

«Ага! — словно кто–то с ледяной ясностью сказал Ромееву. — Вот так оно сейчас будет!» Он не остановился — его пронизывало: «Идти как шёл или броситься на пулю?»

Чех вдруг раз за разом выстрелил в воздух. Маленький, щуплый, но уверенно–непринуждённый капрал жизнерадостно глядел на подходившего Ромеева:

— Тебе в честь салют, Володья! Иди на свободу — приказал господин майор! — и обеими руками указал на открытые ворота, кланяясь с весёлой церемонностью.

Не веря и мучительно чувствуя бесполезность охватившей злобы, Ромеев как бы одним духом прошёл мимо посторонившегося Маржака на улицу. Тот

позвал за спиной:

— Стой на секунду!

Он сделал шаг–второй, третий и обернулся. Белобрысый легионер улыбался с неподдельным, ребячливым радушием.

— Очэн мы уважайм тебе, Володья! — и снова выпалил вверх.

*Так с 15 августа 1918 стала называться Народная Армия Комуча. Комуч — Комитет членов Учредительного Собрания (Прим. автора).

Комбинации против Хода Истории

1

Апрельским днём 1918 в Кузнецк вошла вооружённая часть: верховых не менее ста, и раза в три больше людей катило на подводах. На передней — кумачовое знамя, белым по красному надпись: «Отряд Коммунистической Красной гвардии «Гроза». А пониже: «Командующий Митрофан Пудовочкин».

В голове отряда ехал на бурой лошади богатырь. Фуражка набекрень, буйные белокурые кудри, светлая борода. Казакин перехвачен узким изукрашенным пояском, на нём кобура с пистолетом. За спиной — американская винтовка стволом вниз.

Всадник попридержал лошадь у колбасной Кумоваева, оглядывая витрину цельнолитого стекла. Спрыгнул на мостовую — огромный бородач в высоких кавалерийских сапогах; у него добродушное, приятное лицо, на вид дашь и тридцать пять, и за сорок, светлые глаза глядят с весёлым любопытством.

Перед тем как войти в колбасную, он с улыбкой потрогал начищенные до сияния медные дверные ручки. Распахнул двустворчатые двери — в магазине мелодично прозвенело: за прилавком появился Григорий Архипович Кумоваев, надевающий белый фартук.

— Сделай пробы для меня! — сказал пришелец негромко, но властно.

Кумоваев не понял, а бородач не стал объяснять. Его люди с винтовками за плечом прошли в задние комнаты лавки, принесли стул. Он сел посреди колбасной, разведя далеко колени, по–балетному развернув ступни. Люди сказали Кумоваеву, что он должен подать командиру лучшие колбасы.

— Подать? Но у меня не ресторан… — возразил Григорий Архипович.

— Во, во, сделай лучше ресторана!

И вот уже бородатый, действуя громадными ручищами и ножом, поедает колбасу с подноса.

— Арестованные враги в городе есть? — вдруг спросил он мимолётно, не глядя на Кумоваева.

Тот сказал: — Вы мне? — не дождался ответа и сообщил, что врагов в городе нет. Арестован солдат Гужонков, пьющий горемыка. На фронте его контузило да ещё и повредило в известном отношении, вернулся домой, а жена не захотела с ним жить, ушла. Он и спился. Когда советская власть подписала с Германией мир, стал кричать: «Обос…ли моё страданье! Серуны!» Вот и на днях орал публично: «Моя жена — б… И ваша советская власть — тоже б…» Председатель совдепа Юсин распорядился его арестовать.

Бородатый слушал, ел колбасу, жизнерадостно улыбался. Сказал:

— Сунцов! Ну–ка — ко мне человека.

Парень с помятым лицом, чёрный чуб из–под фуражки, на груди — алый бант, кивнул двоим: — Со мной! — Ушли. А бородач достал из кобуры пистолет,

положил на табуретку рядом с собой, щёлкнул пальцами. Нашлась косынка, ею накрыли пистолет.

2

Тем временем отряд растекался по улицам, люди с красными бантами на груди, с кумачовыми повязками на рукавах входили в дома, располагались на постой.

Среди телег выделялась рессорная пролётка с откинутым верхом. В ней ехал немолодой человек в драповом полупальто с шалевым воротником, в каракулевом «пирожке». Увидев двухэтажный бревенчатый дом доктора Зверянского, сказал красногвардейцу, что правил парой лошадей:

— Здесь!

На крыльцо вышел доктор. Человек в «пирожке» поднимался с усталым, скучным видом по ступенькам.

— Вы хозяин?

— Зверянский Александр Романович! — произнёс доктор. — Чем обязан?

— Костарев, — назвался приезжий, — Валерий Геннадьевич.

Тёмные усики, бородка, пенсне без оправы. Крупный, с горбинкой, нос. Лицо пожившего, некогда красивого барина. Доктор смотрел хмурясь, что–то вспоминая.

— Под Инзой было именье помещиков Костаревых… из о-очень небедных…

— Я комиссар красного отряда, — сухо прервал приезжий, — и выполняю поставленную нам задачу. Примем в Кузнецке пополнение, сколько позволит время, поучим молодежь. Затем, очевидно, будем направлены в Оренбургскую губернию против банд Дутова. Вы меня очень обяжете, Александр Романович, если поселите у себя.

И прошёл в дом. Он выбрал комнату на втором этаже, которую доктор называл «бильярдной». Здесь было канапэ, стояли кресла. Комиссар попросил вынести бильярд и вместо него поставить столик. Потом пожаловался на недомогание, попросил доктора осмотреть его.

Разделся. Среднего роста, сухощавый, хорошо сложён; видно, что фигура в молодости была крепкой. Закончив осмотр, доктор произнёс:

— Вы больны — сердце! Лёгкие, печень тоже неважнецкие, но сердце — серьёзнее. Надо устраниться от всякой деятельности и — в уединённое спокойное место. Отдых! А через год посмотрим.

Комиссар застегнул рубашку, надел жилет.

— Спасибо за рекомендацию, Александр Романович.

Доктор стоял перед ним — кряжистый, здоровый. Бритое тугощёкое лицо, складка под нижней губой, мясистый подбородок, русые волосы зачёсаны назад.

— Не поедете? Худо! Живём–то один раз. Боитесь, без вас новую жизнь не построят? Строителей, политических вождей нынче — как семечек…

— А если я, Валерий Костарев, — единственно необходимый?

Доктор мыкнул, взырился на него. Тот воодушевлённо говорил:

— Ход Истории! Оба слова — с большой буквы. Только я один могу его

перенаправить! Для меня это так же очевидно, как то, что этот ореховый столик стоит на четырёх ножках.

— Столик — дубовый, — заметил Зверянский.

— Вероятно! Вопрос в другом. Вы увидели, что я — душевнобольной? Это в ваших глазах написано! Так зачем же мне, сумасшедшему, лечить сердце? Надо радоваться, что конец близок, надо приветствовать…

— Дружочек! — доктор схватил его за дрожащие руки. — Вы абсолютно здоровы! Выкиньте всё из головы, верьте мне — слово чести!

Костарев вдруг расхохотался.

— Ах, доктор, вы же честный человек! И ради меня — а?.. Попрошу — и ведь поклянётесь, а? Махровый вы добряк. Отъявленно мягкосердечный!.. А теперь, позвольте, прилягу. — Он лёг на канапэ.

Доктор в беспокойстве размышлений вышел из комнаты. В кабинете его ждали жена, сын Юрий — гимназист. Они сообщили, что в доме поселились ещё семь красногвардейцев. Зверянский кивнул. Нервно запустил пятерню в густые волосы, прошептал:

— А наш постоялец — трагедию, Дантев ад носит в себе…

3

Контуженого солдата Гужонкова привели в колбасную. Одну ногу он приволакивает, голова, несколько пригнутая к правому плечу, вздрагивает. На нём засаленный зипун с клочьями на локтях. Обут в лапти.

— Колбаской подкормить желаете? — крикнул куражливо. Увидел огромного бородача. Стул, на котором тот сидел, казался детским, шевельнись гигант — рассыплется.

— Какое богатырство! — воскликнул Гужонков. — Моей бы жене такого… — визгливо хохотнул.

Пудовочкин рассмеялся заразительно, как смеются счастливые дети. На табуретке рядом с ним — пистолет, накрытый косынкой. На подносе впереди — нарезанная кусками колбаса.