Берегите солнце

Сзади меня, чуть поодаль, остановился человек. Он шел за мной, стараясь не стучать каблуками. Я знал, что это был Чертыханов.

— Что тебе надо? — спросил я его.

Чертыханов выступил из-за дерева.

— Велено вас сопровождать, товарищ капитан.

— Кем велено?

— Комиссар Браслетов приказал.

— Врешь ведь.

— Вот те крест, товарищ капитан!

Я улыбнулся: никто ему не приказывал, конечно, просто он не терпел, когда меня не было рядом и не с кем было разглагольствовать.

— По-твоему, я один дороги не найду?

— Может, и не найдете, вишь, темнотища навалилась… Опять же я вам не мешаю.

— Чего же ты крадешься за деревьями? Выходи.

— Боюсь, рассердитесь… — Чертыханов подошел, автомат поперек груди, пилоточка на затылке, лицо, омытое водяной пылью, лоснилось; он указал на окно, откуда неслись бурные и отчетливые аккорды.

— Видать, золотой характер у человека: заслонился от войны своей музыкой, и живет, и счастлив небось…

Перед домом задержались еще двое, — должно быть, патруль, — и один из них крикнул:

— Эй, гражданин, вы с ума сошли! Сейчас же закройте окно!

Музыка тотчас оборвалась, и свет погас. Стало тихо и настороженно. Патруль не спеша двинулся в сторону Никитских ворот. А мы зашагали вдоль бульвара. Бульвар казался пустым и мокрым. Изредка к ногам шлепались сырые, набрякшие влагой листья. При выходе на площадь патрульные, тихо окликнув нас, посветили в глаза фонарями, проверили документы, и опять кругом стало темно и глухо.

— Ай-ай-яй, — проговорил Чертыханов, сокрушаясь. — Как будто вымер город. Как будто и жизни в нем совсем нет.

— А знаешь, что собирается сделать Гитлер с нашей Москвой?

Прокофий приостановился.

— Что?

— Вот что: «Проведены необходимые приготовления к тому, чтобы Москва и ее окрестности были затоплены водой. Там, где стоит сегодня Москва, должно возникнуть огромное море, которое навсегда скроет от цивилизованного мира столицу русского народа…» Понятно? Это из его приказа.

— Эх, паразит! — изумленно воскликнул Прокофий. — Как замахнулся… А ведь, пусти его в Москву, он и вправду приведет в исполнение свой приговор. Как по нотам. У него рука не дрогнет. Ну и злодей!.. — Чертыханов, приподняв голову, окинул взглядом памятник Пушкину; поэт одиноко стоял в сыром осеннем сумраке, склонив непокрытую голову, и думал грустную думу о судьбе Отечества, которому нанесен страшный удар в самую грудь.

— Вот, Александр Сергеевич, — произнес он, обращаясь к памятнику, какие дела случаются на свете… Думал ли ты, что такая беда захлестнет нашу белокаменную?.. Как там у него сказано, товарищ капитан: «Иль мало нас?..» Не помню…

Я прочитал:

— Встала, Александр Сергеевич, — сказал Чертыханов негромко. Поднялась во весь рост!..

У входа в дом Нины мы с Чертыхановым расстались.

— Возвращайся, — сказал я. — Постарайся выспаться получше, завтра может быть много дел…

— Слушаюсь, — сказал Чертыханов и в сотый раз сегодня кинул за ухо ладонь. — Насчет поспать можете не тревожиться: такой приказ для солдата отрада… — Он поправил на груди автомат, повернулся и зашагал в темноту улицы.

20

На лестнице было сумрачно. Лампочки, обмазанные синей краской, источали тщедушный свет. Держась за перила, я осторожно нащупывал ступеньки ногами, как слепой… Женщина, дежурившая у подъезда, увидела цветы, догадалась, должно быть, что иду к Нине.

— Ниночка два раза выходила смотреть вас.

Я отпер дверь своим ключом. Днем, передавая его мне, Нина сказала: «Теперь здесь твой дом…»

Раздеваясь в передней, я услышал гул голосов, доносившийся из кабинета. У меня больно и радостно сдавило сердце, когда среди этих голосов я различил сдержанный и чуть насмешливый басок Никиты Доброва…

Нина неслышными шагами вышла мне навстречу. Она была в длинном белом платье, в котором встречала вместе со мной Новый год. Волосы, завитые иа концах, касались плеч; на волосах, как на черной полировке, играли слабые блики света.

— Как долго тебя не было! — сказала она с облегченным вздохом. Думала, совсем не придешь, думала, что-нибудь случилось и тебе срочно пришлось уехать… Ой, цветы! — Она поцеловала меня. — Спасибо. Пойдем скорее. Знаешь, кто здесь? Никита!

— Слышу, — сказал я. — Когда он приехал?

— Сегодня. — Нина пытливо, с затаенным испугом взглянула на меня. — Ты надолго?

— Пока до утра. А там, может быть, еще выкроим время…

Мы вошли в кабинет, и я сразу же очутился в объятиях Никиты. Он тискал меня своими железными руками, оглушительно хлопал по лопаткам, по плечам.

— Здравствуй! Шив? И я живой, Димка! Отремонтировали так, что еще на три войны хватит!..

— Одну-то вынеси сперва.

Никита как будто раздался вширь, волосы с густой сединой подчеркивали резкие черты молодого лица, блеск синих глаз. Он с любовным удивлением оглядывал меня веселым взглядом.

— Ах ты, капитан Ракитин! — Он обернулся к Сане Кочевому, как бы приглашая его к торжеству встречи. Кочевой, застенчиво улыбаясь, присоединился к нам. Мы положили руки на плечи друг другу.

— Вот и собрались, — приговаривал Никита, — вот мы и встретились! И где? На свадьбе Ракитина!.. Разве это не удивительно? Через вражеское кольцо окружения прорвались, сквозь смерть прошли! Жизнь победила! Ты слышишь, Нина? Тоня, Лена, идите к нам!

В первый момент я никого, кроме Никиты и Сани, в комнате не заметил и сейчас, оглянувшись, увидел сестру свою Тоню и Лену Стогову, жену Сани Кочевого. Лена сидела в углу, в кресле, возле книжных полок. Нижнюю часть лица она загородила книгой, над книгой светились ее глаза, строгие, внимательные, выжидающие, а выше, над белым лбом, как бы курились тихим дымком тонкие волосы. Я бросился к ней.

— Лена! Командир! — Когда мы учились, Лена была старостой нашей группы, и мы звали ее «командиром».

Она опустила книгу на колени и улыбнулась.

— Здравствуй, Дима…

Я хотел приподнять ее с кресла, но она, внезапно покраснев, тихонько отстранилась. Тогда я наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Тебе идет военная форма, — сказала она, оглядев меня. — И Сане идет. Вообще самая красивая одежда сейчас — военная. Когда я вижу молодого человека в гражданском, у меня сразу возникают какие-то нехорошие подозрения…

Никита Добров воскликнул с наигранной обидой и упреком:

— Таким образом, сударыня, моя форма наводит вас на подозрения, которые для меня не совсем лестны… Впрочем, мне это знакомо: ты всегда меня осуждала и держала их сторону. Они ведь дрались из-за тебя, как мне известно…

Лена немного грустно и смущенно рассмеялась, взглянув на Нину.

— Так уж и дрались… — Хотя отлично знала сама, что мы дрались. — Но ты, Никита, в любой форме хорош. Настоящий воин, — сказала она.

— Вот за это спасибо. Лена всегда щедра была на похвалу. Похвалить человека никогда нелишне.

Я окинул друзей внимательным взглядом: Саня Кочевой, как всегда в минуты возбуждения и взволнованности, шагал от стены до стены, рывком головы откидывал назад волосы, часто и тревожно — без причины — поглядывал на часы, сверкал фарфоровой чистотой белков: Никита тихо покуривал, и сквозь редкий дымок просвечивался насмешливый и хитроватый блеск его глаз; Нина стояла возле пианино, и белое платье ее на фоне черной полировки ослепляло; Лена сидела в кресле и, заслонив нижнюю часть лица книгой, с любопытством следила за нами, уже другими, совсем взрослыми, непохожими на тех подростков с хохолками на макушке, какими мы были в школе ФЗУ; Тоня настороженно молчала, словно чутко прислушивалась к самой себе. Я оглядел их всех и подумал о том, что время, события, жизнь связали нас в один узел, который бессильна разрубить даже смерть. За плечами у нас не такая уж длинная череда лет — на пальцах можно пересчитать, — а воспоминания, чувство преданности друг другу теснили грудь.