Берегите солнце

— Что было дальше?

— Вдруг я услышала, как кто-то идет ко мне по огороду. Я вздрогнула и хотела бежать. «Не бойся, не бойся, девонька», — услышала я. Передо мной стояла пожилая женщина с подойником в руке, она случайно вышла в огород и увидела меня. Она напоила меня молоком, накормила, дала хлеба на дорогу, а потом указала, как незаметней пробраться к лесу… И я пробралась.

Нина села, прислонившись к спинке кровати, натянув одеяло до горла; рассыпавшиеся волосы темными прядями стекали по плечам, на подушку. В непритворенное окно задувало, врывался прибойный — то стихая, то нарастая рокот движущихся по улице войск…

Я проснулся первым. В окне серел рассвет, мокрый, ветреный. В комнате было прохладно и тихо, слышно было, как в стекла шлепались снежные хлопья и тут же сползали вниз; по водосточной трубе со всхлипыванием стекала вода.

Я боялся пошевелиться, чтобы не разбудить Нину: на моей руке лежала ее голова. Когда она повернулась, я осторожно высвободил руку и неслышно встал. Прикрыл окно. Оделся. Прошел в ванную побриться. В передней задребезжал звонок.

Я открыл дверь. Передо мной на площадке стоял Чертыханов.

— Здравия желаю, товарищ капитан! Доброе утро.

— Что-нибудь случилось? — спросил я, готовый ко всему неожиданному.

Чертыханов помотал головой.

— Никак нет! Я, товарищ капитан, всегда страдал от излишка вежливости. Иной раз самому тошно от такой своей тонкости. Долг вежливости заставил меня прийти к вам: желаю поздравить вас с законным браком.

— Спасибо.

— Я уже час, как пришел. По улице гулял, боялся будить…

— Заходи.

Чертыханов неуверенно топтался на месте.

— Больно строго вы смотрите, боязно заходить.

— Разве ты в чем-нибудь виноват?

— Солдат всегда в чем-нибудь виноват. Как по нотам. — Я кивнул ему, и он осторожно перешагнул порог, спиной прикрыл дверь. — Разрешите раздеться?

— Раздевайся и проходи. — Я приложил палец к губам, призывая к тишине.

Прокофий осторожно, на носках сапог шагнул в столовую, окинул взглядом неубранный стол с остатками угощений и вин, зябко повел лопатками, потирая руки, — уверен был, что сейчас и ему перепадет…

— Где достал все это, сознавайся? — шепотом спросил я. — Разве это твое, что ты так распоряжаешься?

— Никак нет. Не мое, но наше. Отбитое у грабителей. Не мог удержаться. Ведь свадьба, товарищ капитан. Неужели не понравилось? А я старался… Чертыханов хитро косил на меня насмешливым глазом.

Я рассмеялся:

— Жулик ты, Прокофий. Хотя Никита Добров и сказал, что ты молодец.

Чертыханов приосанился и отметил с важностью:

— Никита — парень с головой, он понимает толк в жизни. Он попрактичнее вас будет, товарищ капитан…

— Ладно, садись, выпьем…

— С большой охотой, товарищ капитан, а то в горле хрипы какие-то появились, промочить надо…

— Наливай.

Чертыханов наполнил рюмки, привстал и отчеканил:

— С законным браком вас!

Я погрозил ему, показывая на дверь в спальню, и он, поперхнувшись, пригнулся и прошептал:

— За долгую совместную жизнь… — Выпил одним глотком, покрутил головой, чуть морщась. — Эх, хорошо!.. Нет, товарищ капитан, Чертыханов и в самом деле молодец! Мы за эту влагу рисковали головой.

— Ешь, после хвалиться будешь, — сказал я. — Что в батальоне?

— В батальоне, товарищ капитан, тихо и мирно. Ни звонков, ни приказов. Забыли про нас. Мы свое дело завершили, теперь начальство все свои заботы по другим рельсам направило, другие дыры образовались — их надо затыкать. — Он причмокивал, закусывая. Щеки его сразу сделались тугими и порозовели. — А я, товарищ капитан, вашего приказания насчет сна не выполнил. Ходил с ребятами в ночной обход. Вернулись ни с чем. Не задержали никого, не постреляли даже, не то что в прошлые ночи. Бойцы наши сейчас отсыпаются, а я вздремнул немного и сюда… Разрешите еще одну? — Он выпил и опять, морщась, покачал головой. Я отнял у него бутылку, и Прокофий недоуменно и с мольбой уставился на меня, точно я совершил что-то непозволительное. — Товарищ капитан, разве вы не знаете, что бог любил троицу? — Я налил ему третью рюмку. — Спасибо за гуманность. Эту рюмку я приберегу до вашей жены. Выйдет к нам, и тогда…

— Дима! — послышался голос Нины.

Я быстро прошел в спальню. Нина сидела на кровати. Восхищение мое медленно сменилось тоской, мне стало страшно: скоро, очень скоро наступит момент, который разъединит нас надолго, быть может, навсегда. Я ощутил, как кровь медленно отлила от лица, и Нина спросила, испуганно расширив глаза:

— Ты побледнел оттого, что подумал о нашей разлуке?

— Да.

— Зачем? Ведь мы вместе. Мы всегда будем вместе… пока… пока живем на земле…

Я никогда не верил в слияние душ, не понимал, как можно быть вместе, находясь на расстоянии, и еще крепче прижал ее к себе.

— Кто там пришел? — спросила Нина, осторожно освобождаясь.

— Прокофий.

— За тобой? — испугалась она.

— Пришел поздравить…

— Я сейчас выйду к вам.

Чертыханов недвижно сидел, облокотясь о стол и положив на ладонь тяжеловатый свой подбородок; его глаза, утратившие обычную хитроватую ухмылку, смотрели в одну точку, не мигая.

— Ты, кажется, загрустил?

— Думаю, товарищ капитан. — Вопреки своему обыкновению он не встал. Из такого-то дома, теплого, чистого, просторного, от жены — да в осеннюю стужу, в дождь, в огонь, под пули… Ох, неохота, товарищ капитан! Выть впору, как неохота. А надо. Вот как надо. — Он провел ребром ладони по горлу. — Позарез надо.

— Надо, Прокофий, — сказал я, садясь напротив него.

Прокофий гулко вздохнул.

— Подумать только: Москва, наша Москва, столица всего мирового пролетариата, на осадном положении. Даже не верится.

В столовой появилась Нина. Чертыханов поспешно вскочил, опрокидывая стул, сказал тихо:

— Позвольте вас поздравить с законным браком.

— Спасибо, Прокофий. — Нина поцеловала его.

— Вам спасибо. За такой поцелуй можно идти на смерть, как по нотам! Позвольте выпить за ваше здоровье! — Выпив рюмку, он звучно чмокнул донышко. — Вот теперь хватит. В самый раз. Теперь, товарищ капитан, приказы исполнять намного будет способнее.

Некоторое время мы молчали. Минута расставания подступила вплотную, к самому горлу. Мне страшно было смотреть Нине в глаза. Смятение мое выдавала рука, лежавшая на столе: пальцы непроизвольно выбивали дробь. Нина прикрыла их своей узенькой рукой.

— Не надо, — сказала она тихо и встала; выйдя в кабинет, позвала Чертыханова. Они о чем-то пошептались там, должно быть, она просила Прокофия о том, чтобы он за мной «присматривал». Я слышал, как Чертыханов пробасил:

— Будьте уверены…

Они вышли. Нина была немного озабоченная и строгая. У Прокофия был беспечный вид подвыпившего человека.

— Я сейчас пойду по своим делам, а затем приду к вам в батальон, сказала Нина.

— Но ты можешь нас не застать.

— Застану, — уверенно ответила она. — Я только уберу немного со стола.

— Подожди. — Я усадил ее рядом с собой. И замолчал, подыскивая нужные слова.

Чтобы не стеснять нас своим присутствием, Чертыханов, взяв стопку тарелок, ушел на кухню.

— Как бы тебе объяснить, Нина, — проговорил я. — Ты теперь не свободна принимать решения самостоятельно. Пойми меня правильно… Ты теперь не одна… Ты обязана думать о нем, который у нас будет… Ты обязана его оберегать… И понимаешь… — Я запнулся, и она, не раздумывая, подсказала:

— Тебе бы не хотелось, чтобы я вернулась опять туда, в леса?

— Да, — сознался я. — И здесь для тебя хватит работы…

Нина нахмурила брови, отняла у меня руку и положила ее на горло.

— Хорошо, Дима, я подумаю. Я скажу тебе о своем решении, когда приду к тебе в батальон.

— Ты только не думай, пожалуйста, что я чего-то испугался или еще там что…

— Нет, нет, — поспешно отозвалась Нина. — Я ничего такого не думаю.

22

Браслетов неожиданно и по-дружески обнял меня.