Берегите солнце

— В полной исправности и с шофером! Но только грузовик, товарищ капитан. Вам для какой надобности машина: перевезти что-нибудь или прокатиться желаете? Если прокатиться, то мы легковую живо спроворим.

— Ладно, поедем на грузовике.

Я сказал Браслетову и Тропинину:

— Вернусь к четырем часам. Действуйте в зависимости от обстановки.

Мы проехали по Пушкинскому бульвару, завернули на улицу Горького и остановились возле дома, где жила Нина. Я взбежал на третий этаж и позвонил в квартиру.

Нина ждала меня, одетая по-домашнему в ситцевый, яркой расцветки халат, перетянутый в талии узким поясом, свежая, еще немного сонная, как в ласковое утро мирного времени. В полутемной передней мы постояли немного, обнявшись, безмолвно, едва дыша. От запаха ее кожи и волос у меня опять сладко закружилась голова.

Она указала на столик у зеркала, где стояла фарфоровая собака с красным высунутым языком, — мой подарок Нине в день ее рождения.

— Ты не забыл этого пса? Как поставил его на это место, так и стоит вот уже два года… Есть хочешь? Я приготовила тебе завтрак, не думай, пожалуйста, что я незаботливая хозяйка…

Мы прошли в столовую, огромную и пустую. Стол, сверкавший свежей скатертью, был накрыт на двоих.

— Я сейчас сварю тебе кофе, — сказала Нина. — Посиди на диване или пройди к папе.

— Он разве дома? — спросил я.

— Нет, конечно. Улетел по делам на Урал.

— Ты его еще не видала?

— Нет. И едва ли скоро увижу… Что ты на меня все смотришь? Пожалуйста, не смотри так… Краснеть заставляешь… — Она и в самом деле внезапно и жарко заалела, от опущенных ресниц на лицо легли едва уловимые тени, а ладони невольно заслонили горло — знакомый жест, выражавший ее отчаянную застенчивость.

— Не надо кофе, Нина. Оденься поскорее, мы должны ехать.

— Куда, Дима?

— Потом узнаешь.

— Хорошо. Я сейчас. — Она ушла в спальню и через несколько минут явилась одетая, строгая и сдержанная. — Мы можем ехать.

Спустившись к машине, я велел Чертыханову сесть с шофером, а мы с Ниной влезли в кузов, встали, держась руками за крышу кабины. Нина не допытывалась, куда я ее везу, лишь внимательно поглядывала на меня.

— Наш сын должен носить мою фамилию, — сказал я.

Сощурившись от встречного ветра, Нина улыбнулась и чуть-чуть ближе пододвинулась ко мне.

Грузовик летел вдоль улицы Горького. Движение людей из города заметно сократилось… По Садовому кольцу шли войска, целые соединения, прибывшие из Сибири, с Дальнего Востока, из забайкальских степей. Нестройными колоннами шагали бойцы, с изумлением озираясь на каменные и молчаливые строения столицы; лошади, звонко цокая подковами по асфальту, тащили пушки, повозки, кухни; медленно пробирались машины с боеприпасами. Рота за ротой, полк за полком… Я знал, что каждую дивизию, новую часть, прибывшую из глубины России к фронту, проводили по улицам Москвы — пусть москвичи знают, что у нас есть свежие боевые силы, способные остановить вражеские армии.

Шофер, немолодой уже человек с небритыми впалыми щеками и угрюмым взглядом, подвез нас к первому попавшемуся загсу. Я выпрыгнул из кузова и помог Нине сойти. В помещение вошли все четверо.

Загс был закрыт. На замке висела, как брелок, большая сургучная печать. Мы с Ниной переглянулись, я уловил в глазах ее разочарование. Чертыханов, как бы в отместку за такой прием, два раза стукнул кулаком в дверь.

— Удрали, черти! Мы сами виноваты, товарищ капитан: всяких задерживали, а вот эти бюрократы не попались. Мы бы попридержали их для такого случая… Но ничего, не огорчайтесь, не один загс в Москве.

Мы опять забрались в кузов. Машина помчалась по пустым улицам и переулкам. Студеный ветер бил в лицо, свистел в ушах, срывал с ресниц Нины слезы.

— Тебе холодно? — спросил я ее.

— Нет, что ты!

Мы заезжали еще в три загса. Они тоже были закрыты. Нина совсем приуныла. Она озябла, но в кабину перейти не соглашалась. Я торопил шофера.

Наконец нам повезло. На Красной Пресне в большом здании райкома и исполкома мы отыскали дверь с табличкой «Загс». В комнате полная женщина в распахнутом пальто укладывала в ящики толстые книги, картотеки, ловко забивая ящики гвоздями.

— Эй, тетя, оторвитесь-ка на минуту от ваших гробов! — сказал Чертыханов, подойдя к ней. — Успеете еще заколотить.

Женщина бросила на ящик молоток, обернулась к нему.

— Ну? — Шерстяной платок сполз ей на плечи, открыв растрепавшиеся волосы с прямым пробором, щеки женщины пылали от работы.

— Поженить надо людей, — объяснил Прокофий, кивнув на меня и Нину. Занесите их в книгу, документ выдайте.

Женщина села на ящик, усмехнулась, оглядывая нас.

— Ну и времечко выбрали для женитьбы…

— Для женитьбы Михаил Иванович Калинин расписания не устанавливал, ответил Чертыханов. — Кто когда захочет, тот тогда и женится, как по нотам. Ваше дело, тетя, скрепить государственной печатью их брачные узы.

— Не могу я этого сделать, дорогие товарищи, — сказала женщина. — Нет у меня печати, нет книг, нет брачных свидетельств.

— Как это так нет! — Чертыханов возвысил голос. — А в этих гробах что хранится? Вытаскивайте живее и пишите, нам ждать некогда. — Для острастки он положил автомат на край стола. Женщина небрежно отодвинула автомат.

— Ты этой игрушкой не балуйся, она ведь, кажется, стреляет…

— Стреляет, тетя, как по нотам.

— Вот и убери. Нет у меня ничего для такого случая. Все вывезено еще неделю назад.

— Куда вывезено?

— В тыл. Подальше от немцев. Зачем вы их сюда подпустили? — Она с насмешкой взглянула сперва на Чертыханова, потом на меня. — Воевать надо, а не жениться.

Нина тихонько рассмеялась, а Чертыханов сказал вкрадчивым голосом, в котором таилась угроза:

— Вы бы, гражданка, остереглись делать такие свои выводы, а то ведь мы можем про свою гуманность забыть.

— Не грози. — Лицо женщины потеплело. — Ты, видно, только с бабами и горазд воевать.

Чертыханов пошевелил белесыми бровями и наморщил картошистый нос.

— Я еще раз вежливо прошу вас: вытаскивайте ваши книги и давайте нам документ.

— Что ты так страдаешь, — сказала женщина Прокофию. — Не ты ведь женишься…

Чертыханов присвистнул.

— Я буду жениться, милая моя женщина, когда фашистов в землю вколотим. Наша Нина — девушка редчайшей красоты. Но со мной рядом, — вы уж извините, Нина, — будет стоять особа распрекрасная. Я даже имя ее знаю — Победа. Вот тогда и попробуйте не зарегистрировать нас!..

Женщина с веселым сокрушением покачала головой.

— Где только учатся люди так болтать языком… А с виду никак не подумаешь…

— Виды часто обманчивы, — ответил Прокофий. — Иной с виду-то герой, картинка, а поскреби его — трусом окажется, паникером, а то и провокатором. Мы ведь и в самом деле спешим, тетя. Обстряпайте нам это дельце, распишите их, и расстанемся по-хорошему. Это командир наш…

— Не могу, ребята, — сказала женщина. — Честное слово, не могу. И рада бы вам помочь. Ничего здесь нет… Ну потерпите немного, если любите друг друга, то расписаться всегда успеете. Да я и не регистрирую браки-то…

— Э, дорогая, так не пойдет, — сказал Чертыханов. — Где еще есть поблизости такой же бюрократический приют?

Мне надоело слушать спор Чертыханова с женщиной, не улыбалось и новое кружение по городу в поисках загса, а Нина готова была просто расплакаться. Я сказал Прокофию:

— Задержи, пожалуйста, эту гражданку здесь на некоторое время. Пойдем, Нина.

Мы поднялись на четвертый этаж, где помещался райком партии. Секретарь райкома стоял в своем кабинете за столом в пальто и в фуражке, широкий подбородок, обросший щетиной, казался тяжеловатым. Перед ним, по другую сторону стола, сидели двое посетителей. Секретарь кричал в телефонную трубку, резко взмахивая кулаком.

— Чего вы на них глядите! Призовите к порядку!

Секретарь швырнул трубку и устало рухнул на стул. Он снял фуражку и провел обеими ладонями по лысеющему лбу, по глазам. Затем с удивлением взглянул на нас, неожиданно и непрошено явившихся к нему.