Ветер богов

Взволнованный подобными мыслями, Эдано выходил на свежий воздух и долго курил, пока не начинал дрожать от холода.

Ни с кем из новых сослуживцев близко Эдано не сошелся. Савада держался в стороне, чтобы не обнаружить своей дружбы с пилотом.

Пожалуй, самым симпатичным казался пилот Адзума. Казарма ещё не выбила у Адзумы человеческих качеств. Он был способен думать не только о полетах, жратве, отдыхе и солдатских борделях. Оказывается, бывший студент писал стихи. Эдано догадался об этом по разговору с Нагано, неудачно острившим, что певчие птахи не способны стать коршунами.

Однажды вечером Эдано, выйдя из казармы, увидел одиноко стоящего Адзуму.

— Послушай! — неожиданно для себя обратился он к Адзуме. — Ты действительно пишешь стихи?

— Да. Но они так плохи… Пишу для себя. Как Нагано об этом дознался — ума не приложу. Мне кажется… — понизил голос Адзума, — по-моему, он рылся в моих вещах. Может добраться и до ваших.

— Пусть! Голому нечего терять! Прочти мне что-нибудь. Что самому нравится.

— Хорошо, — согласился Адзума. — Слушайте!

Коль печень съешь врага –

Сырую, с теплой кровью,

То, чуждый жалости,

Ты покоришь весь свет!

Эдано удивленно посмотрел на Адэуму, плюнул и молча пошел прочь от него. Тот растерялся… Потом бросился следом за Эдано и схватил за локоть.

— Простите, командир! Я неудачно пошутил. Это стихотворение я недавно прочел в журнале.

— Хороши шутки, — недовольно проворчал Эдано. — “Покоришь весь свет”. Чепуха какая!

— Ещё раз великодушно простите меня, командир. Я понимаю, такие танка^[19] годятся только для Нагано и подобных ему. Вам я прочитаю свои стихи.

Адзума поднял голову и точно про себя начал:

Когда ты спросишь, как теперь я сплю

Ночами долгими один, — одно отвечу:

Да, полон я тоски

О той, кого люблю,

Кого со мною нет, кого нигде не встречу!

— Хорошо! — тихо отозвался Эдано. — Ещё, пожалуйста!

Вдруг незаметно для меня

С крупинками песка слеза скатилась…

Какой тяжелой сделалась слеза!

Наш поцелуй был так долог!..

Наш поцелуй прощальный был так дорог!..

На улице, среди глубокой ночи…

Адзума прочел ещё несколько строф и замолк. Стихи его прозвучали для Эдано как музыка. Перед ним возникло бледное лицо Намико в ту памятную ночь. “Как она там, как дед?” — подумал он и тут же отогнал от себя эту мысль. Он старался не думать о любимых и близких… Они далеко… Зачем растравлять сердце!

“Наш поцелуй прощальный был так долог”, — повторил он про себя и, улыбнувшись, посмотрел на Адзуму, который с тревогой ожидал, что скажет ему Эдано.

— Ты настоящий поэт! — Ичиро положил руку на плечо Адзумы. — И, наверное, влюбленный. У тебя есть невеста?

— Да, командир. Она тоже студентка, в Токио. Если бы не война… А поэтом, признаюсь, мечтал стать. Но какая поэзия во время войны?

— А ты пишешь о войне?

— Видите ли… — смутился Адзума. — Конечно, настоящий поэт пишет обо всём, что чувствует и видит… У меня было одно стихотворение о войне, — усмехнулся он. — Его даже напечатали в газете. Но тогда я войну представлял себе иначе: как парад, что ли. Совсем молод был тогда. Ну, а теперь…

— Ладно, ладно, — шутливо сказал Эдано. — Все равно читай.

Адзума выпрямился, и голос его наполнился тоской:

И кровь может претить

И запах вражьих трупов,

Когда не знаешь — будет ли победа

И для чего смерть спущена с цепи!..

Адзума умолк и внимательно посмотрел на Эдано:

— Вы понимаете, командир, что этих стихов я не записывал.

— Понятно…

— А вы слышали, командир, стихи Есано Акико?

— Нет, мне не до поэзии было. У нас в училище поэзия не в чести. А ты будешь настоящим поэтом, — повторил он и добавил: — Если останешься жив.

Погасив сигареты, они вернулись в казарму.

…Эдано тосковал в одиночестве. В детстве и юности наиболее близок ему был Иссумбоси — верный и бескорыстный друг. Он погиб… В его жизни появилась Намико… Их короткая, как вспышка огня, любовь… Только теперь он понял, что она ему предана с детских лет… Механик Савада… Многое их связывает, но его дружба с механиком — это дружба разных по возрасту людей. Здесь, в Маньчжурии, Савада позволял себе быть откровенным с летчиком только без свидетелей. Механик недавно получил письмо с родины и из невымаранных цензурой строк узнал немало печального. Это его окончательно озлобило, и Эдано, опасаясь чужих ушей, вынужден был запретить механику разговаривать на подобные темы. Савада обиделся и замолчал надолго. Иногда, впрочем, он не выдерживал и сообщал короткими фразами новости — одну безрадостнее другой:

— Наших разгромили на Иводзиме и Сайпане!

— Амеко высадились на Окинаве!

— В Бирме всё закончилось…

Наконец взволнованно и горячо:

— Русские штурмом взяли Берлин. Германия капитулировала! Понимаешь? Ну, брат, кажется, дело идет к концу. Только каков он будет, конец?

4

…По-разному восприняли капитуляцию Германии в авиаотряде.

Полковник Такахаси от огорчения напился до безобразия. Подполковник Коно, рассудку вопреки, продолжал твердить, что только победа над русскими может исправить положение. Капитан Уэда отмалчивался, а в казарме никто не рискнул высказать свои мысли. Для солдат внешне ничего не изменилось, но чувство тревоги испытывали даже самые недалекие из них.

Эдано с обостренным вниманием всматривался в лица сослуживцев, вслушивался в их разговоры — никаких перемен. “Неужели они ничего не поняли? — размышлял Ичиро. — Чем всё кончится?”

Он опасался затронуть эту тему с Савадой. Его друг был как туго натянутая струна — тронь и порвется с болезненным звуком. Дед бы сказал: “Загнанная мышь отваживается кусать кошку”. А что кошке мышиный укус? Только кошачий аппетит усилит. Всего лишь…

Механик заметил предупредительное отношение к нему летчика и только мрачно усмехался словам Ичиро, произносимым то подчеркнуто будничным, то бодряческим тоном. Потом не выдержал.

— Не надо, Ичиро! Я больше тебя испытал. Ты видел когда-нибудь цунами? Мне пришлось. Нет силы, способной её остановить. Единственное спасение — какая-нибудь гора, куда вовремя можно скрыться. А где ваша гора? Кто нам её покажет? И разве дело в нас одних? А народ? “Вся нация ляжет костьми!” Мерзавцы! Из трупов всего народа хотят сделать гору, на которой хотят спастись!

— Успокойся! — протянул Эдано сигареты, заметив, как шрам на лице Савады побелел, выдавая волнение.

— Я спокоен, — устало ответил механик, выдыхая облако табачного дыма. — Очень спокоен. Как рыба, наглотавшаяся воздуха. Остается только брюхом кверху — и вниз по течению…

— Ну, не так мрачно, друг. Ты же мне говорил на Лусоне: “Лучше один день на этом свете, чем тысяча на том”.

— Говорил, — согласился механик, затаптывая сигарету. — Только у тебя, Ичиро, нет детей…

Происходящие в мире и на фронтах события ничего не изменили в жизни авиаотряда Такахаси. Дни с обычной солдатской муштрой шли, похожие один на другой, как зёрна риса. Весна и наступившее лето примирили Эдано с Маньчжурией. Солнце слало на эту землю лучи не менее жаркие, чем на Японские острова. Здесь была не такая пышная зелень и меньше ярких цветов, чем на его родине. Но сопки и широкие пади-долины пленяли своим очарованием, не похожие на всё, что ему довелось видеть раньше. Выстроившись, словно солдаты, сопки уходили далеко-далеко, скрываясь за горизонтом. Их бесконечная череда наводила Эдано на размышления. Что за ними? Какая страна? Что за жизнь?..