Без обявления войны

Дремучий шепетовский лес редеет. На его опушке нагоняем «эмку», на которой возвращаются с передовых позиций в штаб фронта офицеры связи. Их дважды обстреливали из хлебов диверсанты, и теперь часто приходится останавливаться и устранять в машине неисправности.

Пока водители приводили пробитую пулями «эмку» в порядок, разговорились с офицерами связи и узнали: на Украину наступает группа армий «Юг». Фашистскими войсками командует генерал-фельдмаршал Рундштедт. Этот прямой потомок крестоносцев пользуется доверием и благосклонностью фюрера. Во главе 1-й танковой группы стоит генерал Клейст — богатейший помещик, владелец обширных земельных латифундий, а б-ю пехотную армию возглавляет генерал Рейхенау — крупный промышленник и банкир.

— Вот какие псы-фрицыри идут на нашу землю, — сказал Филь.

На окраине пыльного, встревоженного недавней бомбардировкой Проскурова отыскали наш редакционный поезд. Железнодорожная ветка привела нас в огромный двор птицефермы, который напоминал распоротую перину. Чахлая трава и такие же кустики акации усеяны перьями и покрыты пухом. На наш приезд с фронта никто не обратил внимания. «Юнкерсы» только что бомбили поезд, и все товарищи были возбуждены, думали и говорили только о пережитом воздушном налете. Три сброшенные бомбы не принесли никакого вреда, но впечатление оставили грозное. Одна из них, не разорвавшись, вошла глубоко в землю вблизи жилого вагона. Кто-то сказал, что она замедленного действия, и сотрудники редакции с нетерпением ждут, когда же прийдет паровоз и сдвинет вагон с опасного места.

Как всегда, на ходу поправляя спадающие с носа массивные роговые очки, Крикун отдает срочные распоряжения и, обращаясь ко мне, говорит:

— Приехали? Очень хорошо! Подробно потолкуем в Киеве.

— Проскуров покидаем?!

— Вечером будем сниматься... А сейчас идите в домик редактора. Он напротив ворот птицефермы. Хочу вас обрадовать: к нам прибыло пополнение. Из Москвы приехали очень известные писатели. Будут работать в нашей редакции, — и помчался в линотипный цех отдать какие-то распоряжения.

Только я вышел с Борисом Палийчуком за ворота, как на крыльце домика, в котором остановился редактор, показалась довольно внушительная фигура знакомого мне поэта Александра Ильича Безыменского. Вид у него был бравый. Из-под фуражки выбивался пышный чуб, на ремне «лимонка» и пистолет, а в руках гитара с красным шелковым бантом. Перебирая струны, он пел тоненьким, но приятным тенорком: «Не-лю-ди-мо наше мо-ре, день и ночь шу-мит оно».

За Безыменским шел, протирая платком пенсне, чистенький, затянутый ремнями интендант первого ранга. Я сразу узнал Сергея Ивановича Вашенцева. К этому человеку я относился всегда с особым уважением. Когда занимался в Москве на курсах молодых писателей, он нашел время прочесть мои стихи, отобрал лучшие и напечатал в журнале «Знамя».

С крыльца спустился статный, крепко скроенный старший батальонный комиссар в новой летней форме, с орденами Ленина и Красной Звезды. Обвел немигающими светло-голубыми глазами пыльную лужайку, пошел твердым, широким шагом. С Твардовским я не был знаком. В Московском доме литераторов мне не пришлось ни разу даже увидеться с ним, но стихи его я знал, любил и помнил почти наизусть поэму «Страна Муравия». И вот сейчас узнал поэта по фотографии. Узнал и почему-то сразу оробел. А что он скажет, когда прочтет мое стихотворение или очерк? Какое-то тревожное ожидание овладело мной.

Последним из домика вышел наш полковой комиссар Мышанский, оживленно разговаривая с каким-то рыжеволосым интендантом второго ранга. Взглянув на меня, редактор сказал:

— С приездом, сынок! Знакомься, Михаил Розенфельд.

Ну кто же из журналистов не знал Михаила Розенфельда?!

Он часто выступал с фельетонами в «Комсомольской правде». Но известность принесли ему не только статьи на злободневную тему — Розенфельд участвовал в полярных экспедициях. Читатели «Комсомолки» помнили его очерки о Шмидте и Папанине.

Мышанскнй жестом остановил всех на середине лужайки: — Вот здесь, товарищи, располагайтесь на травке... Кабинетов и письменных столов не будет. — Усмехнулся и продолжал: — Нужно что-то придумать для души. Да такое, чтобы красноармеец прочел и повеселел в окопе. Пора открыть в газете уголок юмора и сатиры. Смех — тоже оружие и может принести пользу на фронте. Продумайте все, обсудите, как лучше это сделать. Фронту нужен герой, бывалый, неунывающий воин, который мог бы молодых необстрелянных ребят учить воевать. Пусть он развенчает миф о непобедимости немецкой армии, борется с танкобоязнью, с трусостью, с паникерством. Есть о чем писать. Я надеюсь денька через два получить от вас первый материал, а потом уголок юмора и сатиры должен быть в каждом номере. Прошу меня извинить, надо заняться отъездом. — И Мышанский ушел.

Каждый, собираясь с мыслями, не спешил первым начать разговор. Твардовский сидел рядом со мной, морщил лоб и курил папиросу за папиросой. Я тихо сказал ему: «Пить и есть не так любил он, как любил курить табак».

Не поворачивая головы, он так же тихо ответил:

— Читал, милый, читал.

И снова молчание.

— Друзья, я думаю так: в первую очередь для нашего уголка сатиры и юмора надо придумать заголовок, — наконец нарушил молчание Борис Палийчук.

— А что, если назвать «Фронтовой крокодил»? — предложил Вашенцев.

— Се-ре-жа... — укоризненно протянул Твардовский.

— Ты думаешь, это не оригинально? Да! Существует журнал «Крокодил», ну и пусть...

— Сережа, — Твардовский пыхнул папироской.

— Назовем его «Смехомет», — и Безыменский перебрал струны гитары.

— Это то и не то, — заметил Розенфельд.

— Нет, именно то! — настаивал Безыменский. — Кто за? Но все молчали.

Твардовский искоса взглянул на Палийчука, потом на меня:

— Кто из вас был на фронте, что там сейчас главное?

— Чтобы успешно бороться с танками, надо пушки выдвигать на прямую наводку, — ответил я.

— Ну, милые, бить так бить!.. Есть название: «Прямой наводкой». — Твардовский, распечатав новую пачку «Казбека», закурил.

— Подходит, нашли! — Вашенцев щелкнул пальцами.

— Если подходит, то пойдем дальше... У нас на Ленинградском фронте во время финской кампании был Вася Теркин, он пользовался у бойцов большим успехом. Давайте воскресим его на Юго-Западном.

— Теркин... Теркин... — повторил Безыменский. — Не знаю, будет ли звучать?

— Понимаешь, ухарь-парень... Тертый калач... — пояснил Твардовский.

— Назовем нашего героя Федя Гранаткин. Пусть заговорит «карманная артиллерия».

Но предложение Безыменского никто не поддержал.

— У нас до войны в газете «Красная Армия» был свой герой — Антон Протиркин. Может быть, его оставим? — сказал я.

— Братцы, вы слышите? Протиркин... — От смеха Твардовский поперхнулся дымом. — Кого же изволите протирать, фрица? Да его гвоздить надо, гвоздить!

— Товарищи, стой... Стой! — как бы поднимаясь на крыльях, взмахнул руками Палийчук. — Назовем нашего героя... Гвоздев! Имя ему дадим... Иван.

— По-моему, неплохо, — проронил Твардовский.

— Нашли, конечно, нашли... Пусть живет Иван Гвоздев, — сказал Вашенцев. И все согласились с ним.

Как-то незаметно наступил вечер. Спала невыносимая жара. И ветер погнал по небу грозовые тучи. Все облегченно вздохнули. В такую погоду бомбежки не будет. Вскоре небо озарилось вспышками молний, загрохотал гром и зашумел желанный дождь.

В ливень подали паровоз, звякнули буфера, и редакционный поезд, оставив запасную ветку, пошел на главный путь. Когда перестук колес затих, все сотрудники редакции сели в легковые машины и на окраине города присоединились к штабной колонне.

В хмурый, дождливый вечер штаб Юго-Западного фронта покинул Проскуров. Я снова сижу в «эмке» рядом с Хозе, а за моей спиной, тихо переговариваясь, Твардовский с Вашенцевым строят разные догадки, связанные с отходом наших войск. Нерадостный разговор идет долго и сводится к одним и тем же мучительным вопросам: не захватит ли враг с ходу Киев? Когда же, на каком рубеже мы наконец-то остановим немцев? Безыменский забился в угол кузова, и оттуда звучит тихий тенорок: «Как на чер-ный ерик, как на чер-ный бе-рег, трах-ну-ли та-та-ры во сто ты-сяч лоша-дей. И покрылся ерик и покрылся бе-рег трупа-ми по-ко-ло-тых, пострелянных людей». От этой песни еще тоскливей тянется дорога. Большая колонна машин движется медленно, часто останавливается у железнодорожных переездов, где посвистывают паровозы, растаскивая поврежденные бомбежкой вагоны.