Всегда на страже (сборник)

Горчаков снял фуражку и расстегнул крючок офицерского кителя. Он решил ждать хоть до ночи. На корабле за него остался помощник, старший лейтенант Доскаль, парень надежный. Ничего особенного на сегодня не предвиделось. В крайнем случае Доскаль даст знать.

Он покосился по сторонам: сесть было не на что. Две табуретки были заняты и, видимо, прочно. На одной сидел молодой носатый парень в очках, нервно теребя в руках свернутую трубкой газету, на другой устроилась дородная женщина с высокой прической и надменным взглядом.

Горчаков вздохнул и посмотрел в окно на чахлые акации больничного дворика.

Ребенка они ждали давно, с тайной надеждой людей, уже однажды обманутых судьбой. Три года назад, когда Горчаков еще служил на Курилах, у Люды случились преждевременные роды. Ребенка спасти не удалось.

Горчакову тогда казалось, что все кончено. Когда он увидел жену, выходящую из дверей больничного отделения, похудевшую и осунувшуюся, со скорбными, словно остановившимися глазами, судорога прошла по его лицу, и он чуть не разрыдался. Она положила руку ему на плечо:

- Ничего, Сережа, ничего…

Она его утешала!

Даже сейчас, вспомнив об этом, он почувствовал, как сердце заныло. Только бы теперь все обошлось хорошо. Ведь как все просто у других.

Как она сейчас там, одна, наедине со страхом и болью, такая маленькая в длинном больничном халате. Он с острой нежностью вспоминал ее худенькое лицо с мальчишеской стрижкой, быструю улыбку, привычку слегка шепелявить. Она молодчина, его Люда, смелая маленькая женщина. Ей тогда прямо сказали, что новая беременность - большой риск. Но она решилась и уговорила его. Она знала, как он хочет сына.

Потянуло закурить. Он вышел во дворик, выщелкнул из пачки сигарету, жадно затянулся.

Кто- то кашлянул за его спиной. Он обернулся и увидел красное от загара лицо матроса Лысых. Бескозырка лихо сидела на его круглой голове. Он старался сдерживать дыхание, но грудь под тельняшкой тяжело ходила: видимо, бежал.

- Товарищ командир, просят на корабль.

Едва увидев Лысых, Горчаков уже понял, что предстоит. Но спросил все-таки:

- Что там еще?

- Срочный выход в море, товарищ командир.

Он взял донесение, прочел его, молча спрятал в карман. Поглубже натянув фуражку, с тоской оглядел больничное крыльцо, окна с марлевыми занавесками и быстро зашагал прочь. Лысых едва поспевал за ним, придерживая бескозырку.

Горчаков еще издали отыскал глазами свой маленький корабль, приткнувшийся у стенки среди более рослых сторожевиков.

Вся команда уже была выстроена вдоль борта. Чехлы на бескозырках сверкали первозданной белизной. Горчаков невольно усмехнулся этому нехитрому фокусу: чехол стирался перед построением и тут же, еще влажным, натягивался на околыш - никакая глажка не давала такой яркости и белизны. Он в свое время научился этому в училище, и, видимо, этот секрет был известен не только ему.

Сейчас он и мог видеть всю команду рядом - всех шестнадцать человек, отсутствовали механик и вахтенный моторист. На суденышке не было такого места, где их можно было собрать всех вместе, разве что на палубе. Но во время хода на палубе находиться не полагалось.

Сейчас они стояли по ранжиру, в одинаковой «форме раз» и, вытянувшись, смотрели на него. Он, подходя, пробежал глазами всю шеренгу, от рослого Ткаченко до маленького крепыша Копытько. Все были на месте - сигнальщики, гидроакустики, комендоры, радиометристы. Его ребята, его команда.

- Смирно! - Доскаль шагнул навстречу, забарабанил слова рапорта.

- Вольно,- сказал Горчаков,- по местам стоять.

Палуба заполнилась звонким, рассыпчатым грохотом ног.

Доскаль подошел. От него пахло одеколоном.

- Как там? - спросил.

Горчаков махнул рукой.

- Все будет в порядке, Сергей Николаевич…

Оказывается, Доскаль уже позаботился. Оперативным заступил их общий друг Трибрат. Обещал держать железно связь, сообщать все важное о состоянии Люды.

Горчаков благодарно стиснул ему руку. Они служили вместе всего несколько месяцев, но он не представлял себе кого-нибудь другого на месте Андрея Доскаля. Сейчас широкое веснушчатое лицо помощника вызывало у него нежность. Он отвернулся, чтобы не выдать себя.

- Воду сменили? - спросил.

- Полностью.

- Как с аккумуляторами для третьего?

- Порядок.

- Новую лоцию взяли в штабе?

- Вырвал, Сергей Николаевич, Всего шесть получили. Другим не досталось.

Впрочем, все это можно было и не спрашивать, Он знал, что Доскаль ничего не забудет.

- Ладно, двинули помаленьку.

Никто не провожал их, когда они отходили от стенки. Только дежурный по пирсу равнодушно помахал растопыренной пятерней. С большого плавкрана смотрели матросы в оранжевых спасательных жилетах. Вода была в радужных разводах от мазута.

Оки осторожно шли к выходу в море, лавируя среди кораблей, В бухте было тесно. Гремели динамики, заглушая резкие крики чаек.

Наконец они вышли к узкому горлу бухты, где стояли заградительные боны, и чуть-чуть прибавили ходу. Выветренные веками серо-коричневые утесы с древней сторожевой башней, видевшие, наверное, и римские триремы, и венецианские галеры, равнодушно смотрели на маленький верткий корабль.

Горчаков прошел в рубку. Там уже сидел на своем месте командир БМ4-5, а проще говоря - главный механик, старший лейтенант Цукадзе. Перед ним лежал номер английского технического журнала. Цукадзе поднял на Горчакова свои маслянисто-черные глаза:

- Что говорит медицина?

- Медицина безмолвствует,- в тон ему ответил Горчаков,

- Природе мешать не надо,- изрек Цукадзе и углубился в журнал. Он был убежденным холостяком, и все волнения Горчакова представлялись ему несущественными.

- Сергей Николаевич, я все-таки сделал отсекатель для маслопомпы,- сказал немного погодя.- Вроде получилось.

Он возился с этим отсекателем уже месяц. Корабль был новый, экспериментальный, и Цукадзе считал необходимым внести свою лепту в технический прогресс. Он втянул в это дело уже кое-кого из команды. Во всяком случае с одним из мотористов он частенько шушукался над тетрадкой.

- Добро, - сказал Горчаков.

Корабль уже вышел из бухты. Их окружала чистая темно-зеленая вода.

Горчаков наклонился к мегафону:

- Покинуть палубу.

Захлопнулись лючки, опустела палуба, выкрашенная серо-стальной шаровой краской. Только спаренные стволы скорострельной кормовой пушки одиноко смотрели в небо. Цукадзе закрыл журнал, руки легли на рукоятки секторов двигателей. Лицо стало напряженным и жестким. В рубку вошел Доскаль, встал за вращающимся креслом Горчакова.

- Полный…

Заревел, завыл двигатель. Облачко голубоватого дыма вспучилось и сейчас же пропало, унесенное ветром. Широкая и длинная пенная река возникла за кормой. Задрожал, содрогаясь, жестяной флажок на мачте.

Подпрыгивая, словно летающая рыба, несся корабль навстречу открытой синеве горизонта. Берега уходили назад, сглаживались резкие горные складки, одевались дымчатой синевой. Две чайки, летевшие за ними от самой базы, отстали, хрипло крича вдогонку, заваливаясь на крыло.

Горчаков наслаждался скоростью. Он только один раз на заводской акватории видел свой корабль со стороны во время хода. У него тогда захватило дыхание от волнения. Он влюбился сразу и бесповоротно. Он прощал своему кораблю и крошечные тесные каюты, и узкие лючки, и слишком легкий корпус.

- Сколько? - спросил Доскаль.

- Пятьдесят три узла,- ответил Цукадзе.

Да, такую скоростенку ему бы тогда на Курилах: не ушла бы от него та, трижды клятая японская шхуна. Он застал ее за ловом почти у самого берега, навел прожектор, увидел, как заметались по палубе низкорослые фигуры, что-то крича и рубя якорные концы. И сразу взревел на шхуне мотор, и она, прыгнув вперед, стала уходить, как от стоячего, от его старенького сторожевика.

Вспомнил, как он скрипел зубами от бессильной ярости, видя, что расплывается в тумане черное пятно шхуны и затихает, как в вате, скороговорка мотора.