Всемирный следопыт 1930 № 02

Сухая топь.

Дальневосточный очерк В. Белоусова.

I. Странный рыбак.

Северный ветер летит над молодыми темнозелеными, набирающими соки степными травами, над глухо и скучна шумящей осокой. Ветер падает в озеро. Оно лежит за осокой, мутное, желтое, беспокойное. Грязные волны вскидываются на его поверхность, бегут к берегу, отплевываясь серой слюной, спешат навстречу ветру в осоку и нетерпеливо теребят ее длинные стебли, смывая с них желтую пыль. Волны прячутся в осоке от ветра. Постепенно озеро переходит в болото. А чуть дальше — уже степь, взгорбленная холмами, влажная, пахнущая недавно оттаявшей землей и сладким весенним запахом гнили. Неизвестно, где в осоке кончается озеро и где начинается степь. Над озером и степью весеннее солнце борется с северным ветром. В широких падях побеждает солнце, на озере и вершинах сопок — ветер.

Пусто. Ни одной деревушки не видно в степи. Только из-за осоки поднимается несмелый дымок и, подхваченный ветром, лоскутами уносится в озеро. Дым поднимается над маленькой хижиной, грязной и убогой. Стены ее сплетены из камыша и обмазаны глиной. Плоская земляная крыша провисла и пообсыпалась. Желтые весенние цветы кустиками выросли на ней. Они зацвели на крыше раньше чем в степи. В хижине есть только дверь, неуклюжая и чересчур узкая. Окон нет. Вместе них дыра в толщину руки под самой крышей.

Перед избушкой стоит человек и, наклонившись, распутывает сеть. У него широкая сильная спина. Он без шапки, и ветер тщетно пытается расчесать его спутанные рыжие волосы.

Быстро распахивается дверь, и из хижины на порог выбегает девочка лет пяти. Она босиком, платье на ней грязное и рваное. Ухватившись за дверную ручку, она смотрит на спину отца черными испуганными глазами. Тот поворачивает к ней тяжелое морщинистое лицо, еле различимое под клочьями рыжих волос, растущих не только на подбородке, но и на щеках и около ушей, взглядывает на нее и говорит резко и хрипло:

— Не приставай, все равно не возьму…

Потом он идет к озеру, шлепая по болоту сапогами.

В осоке спрятана лодка. Человек складывает в нее сеть, влезает сам и, упираясь веслом, с трудом выталкивает лодку из осоки. Волны шлепаются в низкие борта и обрызгивают смелого человека, решившегося в бурю выехать на рыбную ловлю. Волны набегают на берег, отражаются от него, сталкиваются друг с другом. Волнение превращается в бессмысленную толчею и несуразную пляску взбесившейся воды. Лодку нелепо кидает из стороны в сторону.

Но человек не обращает внимания на бурю. Он сидит твердо на низкой банке и гребет короткими сильными толчками, И только когда озлобленная волна с харканьем и шипеньем низвергает на него целые ведра брызг, человек вздрагивает и стряхивает с себя воду, по-собачьи быстро дергая плечами.

Он часто поворачивается на сиденьи и смотрит через прыгающий нос лодки вперед. Глаза его беспокойно осматривают берег, выискивая что-то. Лодка уже миновала несколько заливов, где можно было бы в относительной безопасности бросить сеть. Но рыбак повидимому забыл о ловле. Он все гребет и гребет вдоль берега.

Проплыв так километра три, он резко поворачивает лодку, как будто намереваясь направиться через озеро к противоположному берегу, холмы которого еле различимы за двадцатью километрами грязно-желтой бушующей водной мути. Но в следующую минуту рыбак складывает весла и встает в лодке во весь рост, вглядываясь в прибрежные сопки. Он смотрит долго. Ветер и волны поворачивают лодку. Рыбак бормочет что-то, садится и принимается грести так сильно, что вода клокочет за бортами; одна морщинистая волна долго пытается догнать лодку, но, утомившись, бессильно распластывается далеко за кормой.

Через час лодка пристает к длинному мысу. Человек, соскочив на берег, ждет пока большая волна поможет ему втащить лодку на отмель. Потом, раздвигая осоку, он выходит в степь и быстро идет к сопкам, настороженно оглядываясь по сторонам.

II. Два контрабандиста.

Фу-Хе только что покончил с четвертой грядкой и решил, что пришло время отдохнуть. Он натянул на мокрые ноги синие полотняные штаны, снял широкополую соломенную шляпу, прорванную во многих местах, и, вскарабкавшись на склон сопки, с удовольствием растянулся на чахлой лужайке.

Он сразу заснул. Ему приснилось озеро, большое и гладкое как стекло. По озеру идет лодка, доверху нагруженная рисом. Лодкой управляет он, Фу-Хэ, хозяин всего этого риса. Солнце яркое-преяркое. И такие же яркие одежды у людей, пришедших на берег встречать Фу-Хэ. Пришла его жена с грудным ребенком на руках; она так жирно намазалась в этот день бобовым маслом! И даже ребенок лоснится от жира. Пришел Ли-Тунь, пришел старый Лян. А за ним еще так много народу, что невозможно разобрать лиц.

Когда он подплывает к берегу, все кланяются и смотрят на него очень почтительно. Вокруг шепчут:

— Фу-Хэ большой хозяин… Он привез целую лодку риса… Хо! Жена его теперь будет иметь много опиума.

Фу-Хэ достает из кармана горсть маленьких белых монет.

— Кто тебе дал столько денег, Фу-Хе?

Он смотрит на земляков гордо.

— Макысимыка дал. За то, что я ходил иногда для него в Китай и приносил ему разные вещи. Макысимыка дал мне много денег…

… Вдруг все пропало. Над спящим корейцем кто-то кричал грубым голосом:

— Эй, ходя! Вставай! Скоро тебе совсем спать не придется. Ну, живей!

Кореец открыл глаза. Над ним стоял рыжий лохматый человек.

— Дрыхнешь, чорт? — ворчал он.

Фу-Хэ вскочил на ноги и затараторил:

— Макысимыка… Макысимыка…

— Не юли! — сердито оборвал его рыбак. — Говори, видел ты новых людей в степи?

Кореец удивленно заморгал

— Моя… Новая люди?..

И вдруг, сообразив что-то, снова заторопился.

— Моя люди знай нету, Макысимыка… Моя мало-мало рису, мало-мало воды… Ковыряй надо, работай надо… Рису сажай, детишки кушай. Макысимыка…

Максим рассеянно смотрел в сторону.

— Спирт есть? — вдруг спросил он.

Кореец колебался.

— Какой новый человек есть? Где заимка? — допытывался он у Максима.

Тот нехотя показал рукой.

— В Черной пади… Палатки…

Фу-Хэ начал было снова жаловаться на то, что ничего не знает, что его дело — только рис, который детишки будут «мало-мало кушать», но Максим шагнул вперед, сдавил голову корейца в своих огромных ладонях, покрутил ее из стороны в сторону и прохрипел:

— А я за что помогал тебе рисовое поле разбивать, а? Давай спирт!

Как только кореец почувствовал свою голову свободной, он подхватил шляпу и с удивительной быстротой скрылся за сопкой. Максим сел и закурил трубку.

Фу-Хэ вернулся очень скоро. На плече он нес высокую круглую корзинку. При его приближении Максим поднялся, молча взял корзинку, сунул ее под руку и зашагал к лодке. Кореец бросился за ним,

— Макысимыка! — растерянно бормотал он, — Мало-мало денига… Макысимыка!.. Давай денига…

Но Максим шел, сурово нахмурясь, и не отвечал. А когда он был в лодке и Фу-Хэ попытался его задержать, уцепившись за борт, Максим поднял весло и наотмашь ударил корейца по голове…

III. Новые люди.

Перед большой палаткой датского типа крупно шагал высокий молодой человек в крагах и белом костюме. Он суетливо жестикулировал и был видимо взволнован.

— Я не понимаю, Алексей, как я сдержался и не обругал этого инженера Кругликова идиотом или малайским попугаем! — обращался он к другому человеку, еще моложе его, сидевшему на корточках у палатки и старательно протиравшему бинокль. — Сказать, что ирригационные работы на озере — самые обыкновенные работы, чуть ли не поливка городского сада перед праздником! А? Ведь это же не голова, а стропила? Такую голову надо разрубить и посмотреть, что в ней такое лежит. Три кило тухлого жира? Поливка! Ха! Ну, а полное изменение всего хозяйственного облика района? А четыреста тысяч гектаров пустующих земель, вовлеченных в ирригационное строительство? А двести тысяч гектаров отведенных под поливные культуры и прежде всего под рис? Ведь только ребенок не знает, что с гектара можно снять четыре, а то и пять тонн урожая, а это дает чистого дохода триста пятьдесят рублей. И идут эти деньги не в руки каких-нибудь предпринимателей, а нашему советскому государству.