Моторы заглушили на Эльбе

— Сменить бы позицию, — сказал Григорий Шумигай. — Нас, видимо, засекли.

— А ты приготовил новую? — спросил Гончаров.

— Когда же?

— То-то же.

Обычно перед атакой гитлеровцы «обрабатывали» намеченный объект огнем артиллерии. Сейчас она молчала. Гончаров понял; слишком близко они подошли к вражескому переднему краю, оказавшись в «мертвой зоне», ведь снаряды могли накрыть и фашистские окопы.

Подгоняемые командами и руганью, вражеские солдаты выскочили из окопов и, строча на ходу из автоматов, побежали вперед. Группа Гончарова тотчас открыла огонь. В ответ заговорил пулемет противника. Пули засвистели над головами бойцов, ударяясь в задние стенки окопов.

Гончаров вдруг застонал, схватился за грудь.

— Что с вами, товарищ лейтенант? — с тревогой спросил Шумигай. — Ранены?

— Кажется, зацепило… Только об этом пока никто знать не должен. Понял?

— Так точно, — упавшим голосом проговорил сержант. Он продолжал растерянно смотреть на командира.

— Веди огонь! Чего глядишь? — зло крикнул Гончаров: в душе он проклинал вражескую пулю, которая обрекла его на бездействие в самый ответственный момент.

На сержанта Шумигая помимо всего прочего были возложены обязанности санинструктора, и сейчас его долгом было оказать немедленную помощь раненому офицеру. Какое-то мгновение он еще колебался, но, встретив требовательный взгляд Гончарова, вновь взялся за пулемет.

Тем временем Николай Теребун с беспокойством заметил, что наш пулемет почему-то молчит, а враг сеет и сеет свинец вокруг окопа Гончарова. «Не случилось ли что с командиром?» — мелькнула тревожная мысль. Снайпер старательно стал ловить в прицел вражеского пулеметчика, и, когда в перекрестье оказалась голова в каске, выстрелил. Пулемет умолк. Оттолкнув убитого, потянулся к пулемету напарник, но Теребун и его взял на мушку. Фашист даже не успел нажать на гашетку.

Атакующие уже вплотную приблизились к окопам советских воинов, закрепившихся на левом берегу Вислы. Разведчики, как по команде, метнули гранаты. Прогремели взрывы. Уцелевшие фашисты бросились обратно к своим укрытиям.

Вскоре гитлеровцы предприняли еще одну атаку, но вновь, не выдержав дружного огня гвардейцев, откатились.

Сержант Григорий Шумигай разорвал гимнастерку лейтенанта и перевязал рану. Пуля пробила грудь выше сердца, кровь сочилась непрерывно.

Гончаров жадно припал пересохшими губами к поднесенной ему фляге. Напившись, грустно посмотрел на сержанта.

— Плохи мои дела… Продержаться бы до ночи. А там и наши подойдут…

— Позвать лейтенанта Гольденберга?

— Нет, погоди…

В тылу обороны взвода, со стороны реки, зазвучала стрельба. Гончаров настороженно прислушался: не наши ли переправились?

— Передай сержанту Тарарину, — сказал он Шумигаю, — пусть ползет к берегу, узнает, что там происходит.

Автоматные очереди были слышны еще несколько минут, потом звуки выстрелов начали удаляться вправо и влево. У реки разорвалось несколько снарядов, оттуда донеслись крики, стоны, ругань… Затем все стихло. Впереди, в окопах, противник молчал.

Что стряслось на берегу?

Наконец в окоп свалился сержант Тарарин. Он не узнал своего командира: лицо лейтенанта осунулось, стало мертвенно-бледным, когда-то живые темные глаза смотрели потухшим взглядом.

— Вы ранены, товарищ гвардии лейтенант? — спросил Тарарин, хотя и так было видно — с командиром беда. Но верить этому никак не хотелось.

— Говори, что там? — с трудом произнес Гончаров.

Сержант доложил: гитлеровцы двумя группами по 8–10 человек решили обойти нас с тыла. Сержант Тихонов и рядовой Головенский разгадали их замысел и, подпустив поближе, открыли огонь. Фашисты разбежались. На правом фланге они попали под огонь тылового охранения второго взвода.

— А чьи снаряды рвались? — спросил Гончаров.

— Не могу точно утверждать, но ребята говорят: с нашего берега била артиллерия, — ответил Тарарин.

Лицо Гончарова несколько оживилось, и он еле слышно прошептал: «Помнят о нас…» И, собравшись с силами, добавил: «Сигнал дали — держитесь!..» Это были последние слова лейтенанта.

Бойцы сняли пилотки в безмолвной клятве: держаться!

На поле боя опускались сумерки. Гитлеровцы больше в атаку не ходили, но огонь из пулемета и автоматов вели методично.

Гольденберг вызвал к себе сержантов Иртюгу, Шумигая, Базарова, Титаренко, Тарарина и рядового Романцова.

— Наше совещание можно считать и собранием партийной группы, — сказал он. — Я просил сержанта Иртюгу кроме командиров отделений пригласить и коммунистов. Не присутствуют здесь коммунисты Баранчиков и Головенский, но я передам им наш разговор и наше решение.

Гольденберг сообщил о смерти Гончарова и его последних словах.

— Командование группой принимаю на себя, — объявил он. — Моим помощником будет сержант Шумигай; старшими: в первом взводе — гвардии сержант Титаренко, во втором — гвардии сержант Базаров. Если наши не форсируют реку этой ночью, будем драться и завтра. Другие мнения есть?

— Драться до последнего патрона! — был единодушный ответ.

— Слышали бой справа, за высотами? — спросил офицер. — Это наши расширяют плацдарм. Помощь может прийти и оттуда. И все же для связи с полком надо послать на тот берег одного-двух человек. Кого пошлем? — обратился он к сержанту Титаренко. Тот, подумав, назвал сержанта Тихонова и рядового Головенского.

— Почему именно их? — спросил Гольденберг.

— Плавают хорошо. Случится что с лодкой — не утонут, выберутся. Да и за рекой весь день они наблюдали. А другие лучше изучили передний край, — ответил Титаренко.

— Что ж, решено, — подытожил Гольденберг. — Но на их место назначьте пост из двух человек.

— Не сократить ли нам фронт обороны, товарищ гвардии лейтенант? — подал мысль Титаренко. — Кроме Гончарова есть еще убитые. Да и Тихонов с Головенским уйдут.

— Не стоит, — возразил лейтенант. — Пусть гитлеровцы думают, что у нас прежние силы. Пулемет я возьму с собой и основной удар с фронта приму на второй взвод.

— Надо бы схоронить гвардии лейтенанта Гончарова, — сказал Иртюга.

— Пока не будем. Пусть остается с нами. Подойдут наши — похороним с почестями, как полагается, — ответил офицер.

Помолчали. Свернутая сержантом Тарариным самокрутка ходила по рукам. Каждый затягивался раз-другой, пряча в ладонях огонек, и передавал товарищу. О еде старались не думать. Так было легче.

— Обойдите все окопы, — снова заговорил командир. — Передайте бойцам наше решение: удерживать плацдарм до конца. Да пусть берегут патроны… За ночь необходимо усовершенствовать окопы, запастись водой. Организуйте поочередно отдых бойцов. Пароль — «Мушка», отзыв — «Москва». У меня все, — заключил Гольденберг.

— Предлагаю указания коммуниста гвардии лейтенанта Гольденберга считать нашим партийным решением, — сказал парторг. — Нет возражений?

— Какие еще могут быть возражения… Гольденберг не стал сразу после совещания посылать связных на восточный берег: как и остальные, он с надеждой ждал переправы своих. И только к полуночи, оставив Шумигаю указания на случай ночной атаки врага, ушел на берег реки.

Сержант Георгий Тихонов и рядовой Василий Головенский не спали.

— Что там, на нашем берегу? — спросил Гольденберг, спрыгнув к ним в окоп.

— А ничегошеньки, товарищ гвардии лейтенант, — ответил Тихонов. — Фашисты повесили было осветительные ракеты, но, не обнаружив ничего подозрительного, успокоились.

— Решили — ни шагу назад? — помолчав, спросил Тихонов.

— А ты как думаешь? — вопросом на вопрос ответил Гольденберг.

— Я тоже так решил, — сказал сержант.

— Кому насмерть стоять, а кому и плыть надо, — промолвил лейтенант.

Головенский недоумевающе глянул на офицера:

— Куда плыть?

— Надо установить связь с нашим берегом.

— А-а. Вон оно что, — протянул Тихонов тоном человека, которого лично это не касается.

Бойцы выжидающе молчали, еще не понимая, куда клонит командир.