Рассказы Ивана Сударева

Андрей, осмотревшись, начал с этими людьми заговаривать. Все они люто были злы на немцев, но все считали, что наше дело безнадежно проиграно: Москва давно отдана, - об этом сообщили населению бургомистры и старосты,

- остатки Красной Армии погибают где-то на Урале...

Андрей с досадой поднял вместе с завязшим топором сучковатое полено, грохнул его, расколол.

Разгоревшимися глазами Василий Васильевич читал строки синенького листка, - в нем сообщалось, что миллионная фашистская армия разгромлена по всему московскому фронту, отступает, бросая танки, артиллерийские парки, машины, и бесчисленными трупами своими устилает дороги и лесные дебри...

Это было как нежданное помилование после смертного приговора... Он пошел с Андреем в избу, мимоходом, около печки, взял за плечи, повернул к себе низенькую, полную седую стриженую женщину - свою кормилицу, у которой жил на хуторе под видом племянника, крикнул ей в задрожавшее лицо:

- Капитолина Ивановна, оставьте уныние, заводите блины... Есть колоссальные новости... Жив русский бог! - Прошел за перегородку и у стола вслух прочел еще раз синенький листок... Хлопнул по нему ладонью, захохотал:

- А кто в Россию не верил? А! Кто Россию хоронить собрался? Поднялась матушка!..

Андрей тут же рассказал, как давеча услышал гул самолета, выскочил на двор: батюшки - наш! А он уже пролетел, и за ним, как голуби, листочки падают...

- Яза ними бежать, по пузо в снегу, аж пар от меня... Василий Васильевич, это все в корне меняет сущность дела...

- Разумеется, меняет все в корне! - закричал директор школы, сбегал куда-то и положил на стол парабеллум, жирный от масла, и мешочек с патронами. -Сколько я ночей не спал, ждал этого листочка... Все обдумано! Начнем мстить, Андрей...

- Вдвоем-то, с одним пистолетом, а их - две роты, Василий Васильевич...

- С чего-нибудь начинать надо. Первый человек тоже - догадался взять острый камень в руку, а во что развернулось!

- Тогда автоматов не было, Василий Васильевич, каменные топоры да личная храбрость...

- Ага! Личная храбрость! - Он поставил тощий палец перед носом Андрея... Никто никогда таким еще не видел директора школы, - небольшие глаза его сверлили, как буравы, худощавое книжное лицо с козлиной бородкой, разгорелось, оскалилось не то от дикого смеха, не то готовясь укусить. - Мы держим экзамен, великое историческое испытание, - говорил он так, будто перед его пальцем сидела тысяча Андреев. - Пропадет ли Россия под немцем, или пропасть немцу?.. На древних погостах деды наши поднялись из гробов -слушать, что мы ответим. Нам решать!.. Святыни русские, взорванные немцами, размахивают колокольными языками... Набат? Пушкина любишь? Звезда эта горит в твоем сердце? Культуру нашу, честную, мужицкую, мудрую несешь в себе? Все мы виноваты, что мало ее холили, мало ее берегли... Русский человек расточителен... Ничего... Россия - велика, тяжела, вынослива... А знаешь ли ты, какая в русской тишине таится добродетель? Какое милосердие под ситцевым платочком! Какое самоотвержение!

Василий Васильевич выговорил все это, и глаза его помягчели. Зато у Андрея серые, широко расставленные глаза стали холодными и злыми и осунулось моложавое лицо с задорным носом. Василий Васильевич сказал:

- Теперь - конкретно - начинать надо вот с чего: сегодня ночью идем в Старую Буду.

Луна в бледном радужном круге высоко стояла над белыми снегами с густыми кое-где тенями от корявой сосны, от печной трубы, одиноко торчавшей из занесенного пожарища. Василий Васильевич едва поспевал за

Андреем, бойко скрипевшим валенками по стеклянной колее. Андрей поднял руку и остановился, - впереди тихо, скучно выла собака. Тогда они свернули по цельному снегу и, тяжело дыша, вышли в село со стороны гумна и стали в тени сарая. Черные окошечки в избах корявились от лунного света. Вдалеке чихал и выстреливал грузовик, доносились отрывистые, не наши голоса.

- Фрицы консервы и водку привезли, подождем, - сказал Андрей.

Когда на улице успокоилось, Андрей перемахнул через забор.

- Давайте за мной смелее, - и за руку перетащил во двор Василия Васильевича, путавшегося в шубе.

Они постучались на крылечке. Андрей крикнул:

- Староста, к тебе господа офицеры.

И когда в сенях заскрипели морозными досками, Василий Васильевич сказал по-немецки:

- Выходите, вы мне нужны.

- Сейчас, сейчас, господа, минуточку, - торопливо зашептали из сеней, отодвигая задвижку. Дверь приоткрылась, и в лунный свет из черной щели потянулось умильное, с острым носом, рябоватое лицо.

Андрей кинулся на дверь, ввалился в сени, и там началась возня. Василий Васильевич не сразу мог разобраться в обстановке, - у его ног сопели, хрипели, катались... Все же различил, что наверху сидит староста, двигая лопатками, и он револьвером ударил по затылку этого умильного человека...

- О-о-о-о-х, - протянул староста, - о-о-о-о-х, сволочи...

В жарко натопленной комнате, едва освещенной привернутой лампой, окошки были закрыты ставнями, над клеенчатым диваном, с которого несколько минут тому назад соскочил староста, откинув бараний тулуп и уронив на пол грязную ситцевую подушку, была приколота открытка - Гитлер в морской форме. На голом столе рядом с пузырьком чернил и раскрытой конторской книгой лежал новенький автомат, - то, за чем они сюда пришли.

- Теперь ты согласен, что мы уже неплохо вооружены? - спросил Василий Васильевич с усмешкой, сдвинувшей набок его бородку. - Бери автомат, я возьму книгу, идем к Леньке Власову.

Старосту из предосторожности они отнесли из сеней в сарай и бросили на дрова. Над тихим селом стоял месяц в морозных радугах, но не волшебные сказки рассказывал он спящим людям, - лучше бы ему взойти красным, как кровь из замученного сердца, раскаленным, как ненависть...

- Чего вы все голову задираете, воздух спокойный, - сказал Андрей. Лезьте за мной, собак на дворе нет...

Ленька Власов, с хмурым лицом, с сильной шеей, вышел к ним на мороз босиком, в одной неподпоясанной рубашке. Разглядывая трофейный автомат, поджимая ноги, выслушал краткое сообщение о сброшенной листовке, о необходимости немедленных партизанских действий. Когда у него застучали зубы, сказал:

- Идемте в избу. Это дела серьезные. Надо за ребятами послать...

В темной избе, где пахло бедностью, говорили шепотом, замолкая, когда за перегородкой ворочались женщины. В неясном свету, пробивавшемся сквозь морозное окошечко, видно было, как одна из них вышла, надевая в рукава полушубок; Ленька шепнул ей что-то, она, подойдя к печке, позвала юным голосом: "Ваня, подай мне валенки мои", - стоя, всунула в них ноги и торопливо ушла со двора. Василий Васильевич принялся было развивать те же идеи, что давеча перед Андреем, но Ленька перебил сурово.

- Сейчас агитация возможна только боем. Удастся нам хоть один гарнизон уничтожить - поднимется десять сел. Оружие нужно. - И он позвал: - Ваня, оденься, слезь к нам.

С печки соскользнул мальчик и стал близко к взрослым, подняв к ним большие глаза. Когда Василий Васильевич положил руку на его теплую мягковолосую голову, он отстранился, - дескать, не время ласкам.

- Нам нужно оружие, - сказал ему Ленька...

- Понятно.

- Имеется поблизости брошенное оружие? Вы, мальчишки, должны все знать.

- Имеется. Есть один мальчишка, Аркадий, тот больше моего знает, вам он скажет. Противотанковая пушка вам нужна? Есть две пушки - утоплены в речке. Снаряды знаем где. В лесу, в яме, одиннадцать пулеметов закопано. А еще в одном месте - ручные гранаты и мины. Все покажем. Чего - вы собрались немцев бить?

- Ну, это не твое дело.

- Как это - не мое дело? - мужским голосом сказал мальчик и подтянул штаны. - Меня можно пытать, от меня ничего не добьешься.

Василий Васильевич присел, чтобы лучше рассмотреть его лицо, - оно было и детское, круглое, с пухлыми губами, и не по-детски серьезное. В избу один за другим явились пять человек фронтовиков и - последняя девушка, которая за ними бегала. Разматывая платок, она ушла за перегородку. Василий Васильевич у самого окошечка опять прочел листовку. Андрей, подняв ребром ладонь, сказал, что это призыв к борьбе. Один из фронтовиков ответил: