Бессмертие<br />(Рассказы)

— Теперь говори, — приказал я ему, отбирая пустую флягу. — Говори, что ты знаешь о сером небе.

Он зыркнул по сторонам своими маленькими, злыми глазками, потом уставился почему-то на мой сапог и заговорил…

Он писарь из отдела контрразведки танковой дивизии. Допрос проводил офицер отдела, некий гауптман, ему помогали два солдата, а он только писал, вел протокол. Он плакал, размазывая по жирным щекам грязные слезы и торопливо говорил, что только вел протокол и больше ничего. Нельзя же человека расстрелять только за то, что он вел протокол… Он лишь присутствовал, он ничего не делал, только смотрел и записывал вопросы и ответы. Ответов, собственно, не было, а вопросы были. Господин гауптман немного вспыльчив, наверное, можно было бы многое не делать… Но те девушки так упрямо молчали, так упрямо, что хоть кого таким упорством можно вывести из терпения. И снова началось нытье: он, дескать, только писарь, он ничего не делал — только писал, у него хороший почерк, и ему доверяли писать, он быстро пишет, как стенографист, а так он — простой солдат, простой солдат, он только выполнял приказание…

Во время этого бесконечно путаного бормотания я заметил, что он держался рукой за внутренний карман мундира.

— Давайте, что у вас там. Живее, — внезапно оборвал я его.

Он вздрогнул, лихорадочно стиснул карман рукой.

— Живее, живее, кому говорю. Давайте все, что есть!

Он нехотя полез в карман и протянул мне пачку сложенных вчетверо, исписанных листов.

Я развернул первый из них. Это был тот самый документ, один из многих сотен, которые никакой Манштейн, никто из виновных в ужасах минувшей войны и тех, кто ведет сегодня холодную войну, никто из них никогда не посмеет привести в своих «воспоминаниях».

Передо мной был протокол допроса трех пленных советских девушек-связисток. Вел допрос действительно некий гауптман. Под протоколом его подпись — четкая, спокойная. А записывал все вот этот, судорожно глотающий слюну, белобрысый детина с дергающимся кадыком. Это его короткие рыжие пальцы выводили каллиграфическим почерком вопросы и ответы, его ручищи — каждый кулак с пудовую гирю — ни разу не дрогнули: ни одной помарки в протоколе. И мне стало ясно, почему такой животный страх вызвало у него случайное упоминание о цвете неба. Вот, что мне удалось установить, связав воедино сбивчивый рассказ писаря отдела контрразведки «СС» и составленный им документ…

…Девушек привели в штаб танковой дивизии «СС» на рассвете. Я говорил вам, какая сложилась в те дни обстановка на нашем участке фронта. Прорыв танков противника был мощным и внезапным. Противник вклинился в нашу оборону, мы вынуждены были отойти, и ночью, в тумане немудрено было заблудиться и более опытным людям. Может быть, связистки шли на какой-то пункт связи или на НП и не знали, что это место оказалось в руках врага. Ведь девушки могли получить задание еще до прорыва вражеских танков.

Трудно сказать, как это произошло. Свидетели тому лишь ночь, да дождь, да туман…

Так вот и попали три советские связистки в лапы господина гауптмана.

Обыск ничего не дал. Все документы девушки, видимо, успели каким-то образом уничтожить. Но на их солдатских погонах были эмблемы связистов. Солдат связи, он по роду своей службы может очень многое знать. Если он даже сообщит количество своих абонентов, то и по этим данным можно установить многое. Короче говоря, именно эмблемы связистов привлекли к пленным девушкам особо пристальное внимание офицера контрразведки фашистской танковой дивизии.

Был вызван писарь, — гауптман во всем любил точность и порядок. Начался допрос.

— Фамилии, — не то приказал, не то спросил офицер.

Девушки молчали.

— Хорошо. Тогда по порядку. Твоя фамилия? Твоя? Твоя?

Трижды повторен вопрос, трижды в ответ — молчание.

— Как писать? — спросил писарь.

— Пиши: они молчали, — отрезал гауптман. — Не хотите назвать себя — не надо. Скажите, какой вы части: ты, ты и ты?

— Куда вы направлялись, куда шли? Ты, ты, ты?

— Как фамилия твоего командира? Сколько танков вы видели на вашем участке? Ты, ты, ты?

— На каком участке сосредоточена артиллерия? Ты знаешь? Ты?

У гауптмана была своя система «психологического» допроса. Он говорил отрывисто, повелительно, перемежая вопросы военного характера с неожиданно простыми: откуда родом, есть ли родители, сколько лет, какое сегодня число. Надо заставить пленного ответить хотя бы на один самый незначительный вопрос, потом будет уже нетрудно запутать его, и тогда он уже сам расскажет о важном. Так думал гауптман. Но время шло, и все раздраженнее, резче, как удары бича, звучало: «Отвечай, ты, ты, ты!»

Господин гауптман начал терять терпение, А писарь с педантичной аккуратностью, без помарок заносил в протокол бесчисленные вопросы и после каждого, не менее аккуратно, выводил: «Они молчали»…

Наконец перечень вопросов иссяк.

— Будете молчать? — сказал гауптман. — Отлично. Тогда считайте, что первый сеанс окончен. Вините себя во всех последствиях. Начнем снова. Фамилия? Молчите? Тогда, чтобы как-то вас отличать, запишем пока что приметы.

Прищурившись, гауптман смотрел на сидящих перед ним на скамье девушек и диктовал: «Захвачено трое пленных. Воинское звание — солдаты. Род войск — связисты. Пол — женский. Фамилии — неизвестны. Первая: рост — высокий, глаза и волосы черные. Возраст — двадцать — двадцать два года. Именуется — Черная. Вторая: рост — высокий, глаза — карие, монгольского разреза, шатенка, возраст — не больше двадцати. Именуется — Азиатка. Третья: коротышка, глаза голубые, на щеке родинка, волосы светлые, рыжеватые, возраст — восемнадцать-девятнадцать, может быть, и меньше. Именуется — Рыжая».

— Вот все, что я мог сделать за вас, — издевательски сообщил девушкам гауптман. — На остальные вопросы вам придется отвечать самостоятельно. Предупреждаю — хуже будет, если мне придется помогать вам. В дальнейшем это будет не так безболезненно. Вопрос первый: куда вы шли, куда направлялись? Отвечать Черной.

«Они молчали», — записано в протоколе.

— Черная, встать!

Девушка вздрогнула, но не двинулась с места.

— Щель. Одну руку, — приказал гауптман солдатам.

Те схватили черноволосую девушку и подтащили к двери. Вывернув ей руку, просунули пальцы в щель между притолокой и дверью.

— А вы смотрите, не сметь отворачиваться! — прикрикнул гауптман на двух девушек, оставшихся на скамье. — Черная, будешь отвечать?

«Они молчали», — записал писарь.

— Начинайте, — скомандовал гауптман.

Один из солдат стал медленно прикрывать дверь. Девушка побледнела, рванулась… Но разве вырвешься из рук палачей…

— Тебе больно, больно? А вы видите? Ну, из какой части? Кто командир? Отвечай, ты, ты!

«Они молчали», — так записано в протоколе.

— Кончайте! — крикнул гауптман.

Гитлеровец рывком захлопнул дверь. Короткий, пронзительный крик нечеловеческой боли и внезапная тишина…

Черноволосую девушку, распростертую в обмороке на полу, отливали из ведра холодной водой. Гауптман стоял перед ее двумя оцепеневшими от ужаса подругами, покачиваясь на носках скрипящих сапог.

— Вы видели? Ей очень больно. Вам будет еще хуже. Будете отвечать на мои вопросы?

«Они молчали», — вывел в протоколе писарь. Протокол надо вести точно — господин гауптман любит порядок…

Черноволосая девушка встала, шатаясь подошла к скамье и опустилась на свое место. Маленькая девушка, самая юная из трех, та, кого гауптман назвал Рыжая, незаметно придвинулась, подставила свое плечо, чтобы на него можно было опереться. Губы у нее дрожали. Она не в силах была оторвать взгляда своих голубых, полных слез глаз от изуродованных, залитых кровью пальцев подруги.

— Тебе страшно, Рыжая? Не заговоришь — не то для тебя придумаю. Хочешь посмотреть еще раз, как это делается? — зашипел офицер, брызгая слюной ей в лицо. — Черная, в щель другую руку!