«Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков

Прыгая с камня на камень, как горный козел, я быстро спустился к роднику и, раздвинув густые заросли кизила, любовно прошептал: «Фатима…»

Впрочем, последняя буква ее имени буквально застряла в моей глотке. То, что я увидел, было совершенно не похоже на юную красавицу-горянку! Хотя тоже начиналось на слог «Фа».

В полутора метрах от меня сидел на корточках здоровенный малый в зеленом камуфляже, с закатанными по локоть рукавами, и набирал воду в армейскую фляжку. Черный «шмайсер» лежал в траве у его ног.

На пару секунд мы застыли, остолбенело глядя друг на друга.

Он прыгнул первым. Сильное тренированное тело распрямилось как сжатая пружина, кулак размером с пивную кружку летел мне в лицо. Я успел уклониться и, в свою очередь, влепил ему хук с правой.

Рассказывает Павел Петрович — рядовой вермахта Вольфганг Пауль Гроне

^{Далее просто: «Рассказывает рядовой Гроне»}

Oh, mein Gott! Откуда на мою беду свалился этот русский амбал! Моей главной ошибкой стала моя самонадеянность. Видимо, прочно вдолбили нам в головы мысль о расовом превосходстве. Я чувствовал себя тогда этакой всемогущей белокурой бестией, сверхчеловеком… Но давайте ближе к делу.

Я не воспользовался автоматом, так как не хотел стрельбой поднимать лишнего шума. Все-таки я был специально обученный десантник и понадеялся справиться с советским солдатом голыми с руками. Это он мне потом сказал, что несколько лет занимался боксом в заводском клубе, был чемпионом района в тяжелом весе. Как сейчас говорят, «круто я попал…».

Представляете, что чувствует боксерская груша? Увесистые тумаки посыпались на меня со всех сторон, конечно, я тоже старался отвечать ударом на удар; но рефери бы сказал, что счет был примерно 10:6, и не в мою пользу. Затем нокаутирующий удар сшиб меня с ног. Изогнувшись как змея, я выхватил из-за пояса финский нож, в его руке блеснул кинжал. Острая сталь полоснула меня по правому плечу, я отчаянно завопил: «Hilfe, kameraden!» Но наши парни рванули с этой поляны как трусливые зайцы! Может, они подумали, что русских много. Scheisse! Думаю, если бы со мной был Гюнтер, он бы меня не бросил. Но в этот раз старшим с нами пошел ротенфюрер Хайнц.

Я лежал, обливаясь кровью, с ужасом ожидая смертельного удара кинжалом в сердце, а русский коленом прижимал меня к земле и деловито обыскивал мои карманы в поисках оружия. Он отобрал у меня пистолет, запасные обоймы и гранату.

Рассказывает старшина Нестеренко:

— Именно в этот момент, а не секундой раньше явились ребята из моего взвода. И Васька задал просто конгениальный вопрос! Причем не мне, а фрицу. Он спросил: «А ты что здесь делаешь?!»

— Не видишь, загорает! — вызверился я. — Быстро сообщите командиру, что надо прочесать лес. Несколько его дружков сбежали в сторону водопада.

— Говори, сколько вас было?

Дерзко блеснув белозубой улыбкой, он ответил:

— Ich verstehe nicht!

— Быстро отвечай, гад фашистский! Сколько?!! — я схватил пленного за грудки, резко приподнял.

Фриц молча, вызывающе вскинул на меня нагловатые зеленые глаза, но я чувствовал, как напряженно он дышит и как бешено молотится его сердце. Боится он нас, жутко боится, но изо всех сил старается выглядеть храбрецом. Все он понимает, гаденыш, я могу объясниться по-немецки, хотя и с сильным акцентом.

Я посильнее встряхнул фашиста и громко повторил вопрос. Он невольно охнул от боли в раненой руке.

Я выругался и швырнул немца на землю. Не буду же я бить раненого!

Но, думаю, парашютистов было двое или трое, иначе бы они не сбежали, а приняли бой.

Десяток более азартных ребят сразу рванули в погоню, более трусоватый Василий вызвался предупредить остальных.

И опять я остался с фрицем наедине. Отдышавшись от горячки боя, я смог рассмотреть его внимательнее. Теперь он показался мне гораздо моложе: просто ростом высокий, но видно, что еще пацан. Лицо сильно загорело на горном солнце, и на щеках явственно белеет не знавший бритвы легкий пушок; разбитые губы припухли совсем по-детски. Черты лица довольно красивые, но не по-славянски резкие, даже какие-то хищные. Что-то даже неуловимо знакомое чудится в его физиономии…

Ну да, точно! На волчонка пойманного чем-то смахивает. Так же сверкает зеленовато-золотистыми глазами из-под копны растрепанных пепельных волос, похожих на вздыбленную на загривке волчью шерсть. Только что клыки не показывает и не скулит. А ведь ему, наверное, больно. Вон на рукаве быстро набухает кровавое пятно.

Наклонился над ним, он отпрянул, прямо вжался в скалу.

— Да не трусь ты! Я просто рану посмотрю!

Рассказывает рядовой Гроне:

— Признаться, я его очень сильно боялся! Я знал, что нахожусь в полной его власти, а уж чего нам офицеры не рассказывали о жестокости большевиков! Вон какой он здоровяк: вылинявшая гимнастерка аж чуть не лопается на груди, в пудовых кулачищах мой автомат выглядит игрушечным. Мужик в самом расцвете сил: огромный, как медведь, будто топором рубленные черты лица, пышные каштановые усы. Тяжелый подбородок густо зарос коричневой щетиной (впрочем, женщины бы сказали «мягкой каштановой бородкой», от таких, как он, дамы без ума). Черные глаза угольями горят из-под нахмуренных густых бровей. Сначала все глядел на меня как зверь на добычу, потом резко встал и нагнулся надо мной. «Сейчас опять бить будет!» — с ужасом решил я.

Но он просто жестами показал мне, что надо расстегнуть мундир и спустить его с плеча. Потом осторожно, стараясь не причинять лишней боли, осмотрел рану и перевязал ее найденным у меня индивидуальным пакетом.

Я немного успокоился и стал думать о дальнейшем. Сразу меня пощадили, но так ли это хорошо, как кажется? В разведшколе нас предупреждали, что НКВД применяет на допросах изощренные пытки. А меня, конечно же, станут допрашивать!

Попробовать сбежать, пока вражеский солдат только один? Но у меня голова кружится от потери крови, и он легко догонит меня! Я обреченно вздохнул…

Рассказывает старшина Нестеренко:

— Тем временем я стал рассматривать отобранные у вражеского десантника вещи. Среди них была завернутая в непромокаемый пакет пачка фотографий.

Довольно интересно! Вот несколько живописных горных пейзажей (похоже, парень неплохой фотограф, и у него хороший вкус, невольно подумал я). Дальше группа смеющихся подростков в форме гитлерюгенда. А вот симпатичная фрау средних лет и мужчина в пенсне по-родительски обнимают моего пленника. Стоп! Вглядываюсь в пожелтевшее фото внимательнее. Неужели это они? Тетя Клара и дядя Петер. В начале тридцатых годов он работал по контракту инженером на нефтепромыслах вместе с моим отцом. Наши семьи жили в соседних домах в Заводском районе. Это точно они! Вот на шее у женщины то самое жемчужное колье, которое так восхищало мою мать. Я еще помню, как дядя Петер занимательно рассказывал нам о ловцах жемчуга с тропических островов.

Показываю ему фотку, тычу пальцем: «Vater? Mutter?» Кивает головой.

Но тогда кто этот фриц?! У них было два сына — погодки. Кто он, Виктор или Пауль? Конечно, мне сложно было узнать милого пухлощекого мальчугана в сидящем напротив меня фашистском десантнике. Но мне вдруг на секунду показалось, что сквозь жесткие арийские черты лица внезапно проступило что-то наивно-детское и трогательное.

Собираю весь свой скудный запас иностранных слов и задаю контрольный вопрос:

— Wie heisst du?

— Ich heisse Wolfgang Grone.

Ну да, точно «Гроне». Их фамилия была Гроне, просто мы чаще переиначивали ее на свой лад — Тронов, Гроновы. Но имя? Может, Виктора по-настоящему звали Вольфгангом?

— Du bist Victor Gronoff?

Ошалело смотрит на меня, глаза скачут по моему лицу, словно пытаясь за что-то зацепиться.

Еще раз сую ему под нос фото: «Твою мать зовут Клара, а отца Петер Гроне?»