Голубые солдаты

«Пора!» — подумал я и, сжав в руке гранату, поднял ее над головой. Это был условный сигнал, означавший команду: «Гранаты к бою!»

Бойцы приготовились.

— Огонь! — крикнул я и первым метнул гранату под бетонный козырек пулеметного гнезда, расположенного у самого угла фронтального цоколя. Грохот почти одновременного взрыва гранат слился с дикими воплями гитлеровцев. А мы, не давая опомниться тем из них, кто еще уцелел, дружно застрочили по гнездам из автоматов. Солдаты, выскакивавшие из подвала, тут же валились, сраженные нашими пулями.

Так, не потеряв ни одного бойца, мы захватили огневые точки противника на бугре и сразу же заняли круговую оборону. Но обороняться нам не пришлось. В балке уже катилось, нарастало грозное «ура» наших пехотинцев. Пулеметы на бугре молчали, путь атакующим был открыт. Прорвавшись по балке, они устремились на передний край обороны немцев с флангов и с тыла, растекались по улицам и теснили врага к западной окраине селения. А мы разили его пулеметным и автоматным огнем с бугра.

Среди гитлеровцев разрасталась паника, сопротивление их быстро слабело… Через час после начала атаки селение Веселое перешло в руки советских войск. Оставив здесь сотни убитых, раненых и пленных, немцы откатились далеко на юго-запад…

К нам на бугор взбегали пехотинцы, еще разгоряченные только что закончившейся схваткой. Они радостно тискали нас в объятиях, благодарили за поддержку.

Едва забрезжил рассвет, мы всей группой отправились на северную окраину Веселого искать Степанюка и Шурупова. От мысли, что они погибли, у меня все время щемило сердце. Мы заходили в каждую хату, осматривали каждый двор…

И вдруг за селением, где как музейная реликвия высился дряхлый, чудом уцелевший ветряк, мы увидели Шурупова. Нежданно-негаданно он появился в двери ветряка и, прихрамывая, начал спускаться по деревянной лестнице к колодцу.

Я окликнул его издали.

Только теперь он заметил нас, замахал обеими руками и закричал что было силы:

— Сюда, сюда, братцы!

Левая пола его полушубка была в крови.

— Ты что, ранен? — спросил я.

— Чепуха! — отмахнулся он. — Малость коленку и бок пуля поцарапала. Вот Мите, тому здорово досталось.

Я едва не задохнулся от волнения.

— Жив он? Ты видел его?

— Тут он, со мной! — сказал Шурупов. — Нет такой пули и не будет вовек, чтоб нашего Митяя наповал уложила.

Мы поднялись в ветряк.

Степанюк лежал на соломе у замшелого жернова, бледный, с заострившимся носом, жадно дымя цигаркой. Из-под ушанки выглядывали окровавленные куски маскхалата, которыми была забинтована его голова. Увидев нас, он попытался привстать, но не смог.

— Лежи, лежи, Митя! — сказал я, присев на корточки перед ним. — Главное, жив, а все остальное ерунда.

Степанюк улыбнулся.

— Значит, таки выкурили фрицев?

— А как же иначе!

— Порядок! — Степанюк слегка кивнул и, поморщившись от боли, промолвил с досадой: — И угораздило же меня… Боюсь, как бы не пришлось надолго пришвартоваться к доку… А неохота. Отвертеться бы! Может, походатайствуешь, Валентин Петрович?

— Обязательно, — пообещал я, хотя и понимал отлично, что никакие ходатайства с моей стороны не помогут ему отвертеться от госпиталя…

Ранило его в голову и в грудь, чуть пониже правой ключицы. А случилось это так.

Спустившись с бугра, он по оврагу выбрался к дороге и, пройдя по ней с полкилометра, свернул в поле. Северная окраина селения лежала справа. Степанюк был уверен, что морозной ночью в заснеженном поле ему нечего опасаться. Но именно здесь он едва не наткнулся на землянки и батареи фашистских зенитчиков. Выручила его случайность. Над одной из землянок, даже вблизи смахивавшей на сугроб, промелькнуло несколько искр, которые вырвались из железной печной трубы. Заметив их, Степанюк остановился, осторожно лег на снег. Только теперь он разглядел зачехленные стволы зениток, проступавшие на фоне звездного неба, и силуэт часового. Пришлось отползать назад и затем делать большой крюк в обход батарей. А в то время, как Степанюк приближался к селению с севера, Шурупов полз вдоль окраинных дворов, по выгону, подступавшему к Веселому с запада. И получилось так, что оба они очутились невдалеке от ветряка почти одновременно.

Шурупов извлек из кармана заряженную ракетницу и только хотел было пальнуть из нее, как из-за ветряка взвилась красная ракета, выпущенная Степанюком. На беду, в ветряке сидели три дозорных гитлеровца. Они выскочили наружу и, строча из автоматов, бросились к тому месту, где лежал Степанюк. Тот метнул в них две гранаты, а из селения на помощь дозорным уже мчались немецкие солдаты. Шурупов ударил по ним из автомата, крикнул Степанюку:

— Митя, это я, Колька!

Степанюк, раненный в голову, прикончил последнего из дозорных, перебежал к сугробу, за которым лежал Шурупов. Вокруг них свистели пули.

— Дуй в ветряк! — скомандовал Степанюк. — Оттуда сподручнее драться.

Шурупов увидел на белом капюшоне моряка темное пятно, догадался, что тот ранен.

— Нет, Митяй, дуй уж ты первым, а я задержу гадов, ты же в крови!

— Тогда сразу, вместе! — отозвался Степанюк.

Отстреливаясь, они доползли до лестницы, поднялись в ветряк и продолжали вести огонь уже оттуда.

Вряд ли им удалось бы отбиться от наседавших гитлеровцев, если бы не начался артиллерийский обстрел селения и наши войска не перешли в атаку. Здесь, в ветряке, Степанюк был ранен вторично в грудь, а Шурупова ранило в бок и в ногу.

Уцелевшим гитлеровцам было уже не до разведчиков. Видимо, почуяв, что атака советских войск развивается успешно, фашисты пустились наутек…

— Когда я услышал Колькин голос, то не поверил своим ушам, — рассказывал нам Степанюк. — Ну, думаю, концы отдаю, перед смертью чудится. Ан нет, не чудилось. Ежели б не Колька, бросил бы я навечно якорь тут. Раны он мне перевязал. Словом, выручил. — Моряк стиснул мою руку. — Спасибо тебе, командир, за Кольку!

Я почувствовал себя неловко, промолвил, смутившись:

— Брось, Митя, не за что меня благодарить. Ведь Шурупова я дублером послал, можно сказать, для перестраховки…

— Все равно спасибо! — повторил растроганно Степанюк. — Век не забуду и Кольку и тебя…

Здесь, в ветряке, нас и нашел адъютант полковника Зимина.

— Что же это вы, товарищи разведчики, сюда забрались? — выпалил он, задыхаясь от усталости. — Я уже с ног сбился. Ищу, ищу, все село вдоль и поперек исколесил. А командир полка знать ничего не хочет: «Давай мне героев, расцеловать хочу каждого!»

Это была последняя операция, в которой я участвовал вместе с полковыми разведчиками. Вскоре полковник Теплов отозвал меня в учебную команду авиадесантников, и я снова встретился со своими старыми друзьями.

Глава 6. В ПУРГУ

Днем лютовал мороз. Сильный ветер вздымал над полями снежные вихри, наметая у каждого куста огромные сугробы. Изредка сквозь темно-сизые тучи прорывались солнечные лучи, и тогда снег казался искрящейся белой пылью, которая запорашивала все вокруг мертвящим ледяным покровом.

С наступлением сумерек ветер немного утих, мороз стал слабее, и повалил густой снег. Большие хлопья падали медленно, нехотя, невесомые и мягкие, как пух.

Моя группа с приданным ей отделением дивизионных разведчиков ждала проводника в небольшой лесной избушке. Здесь было тепло, уютно. В печке весело потрескивали дрова. Сквозь рубленые стены избы доносился глухой гул отдаленной канонады. Она не затихала ни не минуту весь день, а теперь, к ночи, казалось, даже усилилась. Это шли бои на подступах к Москве. Гитлеровцы лезли напролом, не считаясь с потерями, но их бронированные кулаки были бессильны сломить боевой дух защитников Москвы, сердца которых оказались прочнее крупповской стали…

Моя группа получила задание отправиться в тыл противника, в район Солнечногорска. По сведениям, там около станции Подсолнечная, стоял штаб крупного соединения гитлеровцев. Нужно было совершить налет на этот штаб, захватить оперативные документы и карты и раздобыть солидного «языка» — непременно одного из офицеров-штабистов. Учитывая особую «трудоемкость» задания, полковник Теплов попросил командира дивизии выделить нам в помощь группу опытных разведчиков. В мое распоряжение прибыло десять дюжих парней во главе с младшим лейтенантом Якубовым — шустроглазым, подвижным адыгейцем, уже не раз бывавшим со своими разведчиками на охоте за «языками» во вражеском тылу. Узнав, что я с Кубани, он прямо-таки расцвел.