Испытание. По зову сердца

— Папа сказал, что очень занят и чтобы мы ужинали и ложились, не ожидая его, спать, — повернулась она к Юре.

Зубарев слетал на машине в медсанбат и привез оттуда добрый ужин и чай. На ужин пригласил стариков. Они расположили к себе Нину Николаевну своей душевностью и добротой. Оказалось, что все их сыновья с семьями еще по ту сторону фронта, в партизанах.

— И с детьми? — удивилась Нина Николаевна.

— Дети, значит, внуки наши, уже большие. — Поведала старуха и перекрестилась. — Сохрани их бог. Мой, — покосилась она на старика, — тоже партизанил в бригаде генерала Сергея Ивановича Иовлева. Да и я ему иногда помогала. А вот в бою, в лесу, у Батищева, соединились с нашими и ослобонились. Теперь молю бога, чтобы сыны наши, их жены и дети вернулись бы тоже невредимыми.

После ужина все вышли на воздух, сели на завалинку и долго смотрели туда, где грохотал бой.

Яков Иванович приехал под утро. Чтобы не поднимать с постели жену, он ножиком приподнял крючок входной двери и неслышно вошел в избу. Нина Николаевна ахнула, когда он обнял ее и поцеловал.

— Яша, милый, здравствуй. — Она крепко обвила его шею и тут же предупредила: — Тихо, со мной Юра.

Яков Иванович бережно взял Юру, перенес его на топчан и тепло укрыл. После тут ясе на лавке разделся и так же безмолвно бухнулся в теплую постель к жене...

Спали долго. Услышав, как к дому подошла машина, Юра приподнял маскировку. В окно ворвался яркий луч солнца.

— Сони, вставайте! — тормошил Юра мать и отца... — На дворе день. Польщиков уже приехал, а вы все дрыхнете. Не стыдно?

— Стыдно, сынок, стыдно, — приподнялся отец. — Выйди и скажи Польщикову, пусть привезет завтрак. Если хочешь, то поезжай с ним. А мы — встаем.

Юра от радости аж подскочил и уехал с Польщиковым.

Завтракали только своей семьей. Юра торопливо глотал кашу, захлебывал чаем, так как за окном гудела его «гвардия» — деревенские ребята. Среди них он был «генералом». Сегодня они наметили строить переправу. Хорошо, что этого не знала мать, а то, наверняка, поломала бы эту затею.

— Юра, ешь нормально. — Нина Николаевна отодвинула чашку чая от него подальше. — Твоя братия никуда не денется.

Есть нормально для Юры было мучением. Но чтобы не обидеть мать, он стал есть потише. Даже вышел из-за стола с ее разрешения и сказал «спасибо». Зато, как только оказался за дверью, с сеней вылетел пулей и со своей ватагой помчался к реке.

— Яша, — обратилась к мужу Нина Николаевна, — как хочется повидать Веру. Будь добр, вызови ее, и пусть она денек-два побудет с нами.

Яков Иванович был готов к этому вопросу.

— Веру? Можно. Только не знаю, как она доберется. Ведь это очень далеко. — Но, увидев набежавшую печаль на лицо жены, поторопился ее успокоить: — Сегодня же пошлю телеграмму.

Мимо окна промчался «газик», и вскоре в избу влетел Юра.

— Мама, папа, здесь Ирина Сергеевна. Она там, у Дуси.

— Ирина Сергеевна, — обрадовалась Железнова и, накинув платок на плечи, двинулась было к двери. Яков Иванович ее остановил:

— Иди, сынок, занимайся своим делом. — А жене сказал: — Подожди, присядь. Мне надо тебе кое-что сказать. Ты, пожалуйста, не говори, что с тобой приехала жена Карпова.

— Почему? — удивилась Нина Николаевна.

— Видишь ли, Ирина Сергеевна подружилась с Карповым, и у них, как я понимаю, больше чем дружеские связи.

— Да будет тебе. Этого не может быть. Я Ирину Сергеевну прекрасно знаю, она на это не решится.

— В таком положении, в каком очутилась она, даже твердокаменная на все решится.

— Да, но а как же Галина Степановна?

Яков Иванович задумался, потом на вопрос жены ответил:

— Наверное, разведется.

— Разведется? — такое Железнова никак не могла допустить. — Так просто, ни с того ни с сего?

— Нет, дорогая, не так просто, а почти два года войны, два года ужасов и страданий. Представь себе женщину, женщину-жену и мать, которая в жарком аду боя вдруг узнает, что погиб муж и погибли дети. Отчаяние? Страшное и беспредельное. А она ведь человек, со всеми присущими ей страданиями. И вот в дни отчаянных страданий и он — ей, и она — ему — помогли. Вот это-то, Нина, и сблизило их.

— Значит, так и все, в том числе и ты? Ведь ты тоже почти до зимы не знал, что с нами? Следовательно, всем вам надо прощать?

— Да, в случае с Карповым надо прощать.

— А вот я тебе не простила бы. Не прощаю и Ирине Сергеевне. Я хорошо знаю Галину, и мне ее жаль. Она прекрасная женщина и жена. Если бы ты видел, как она за эти полтора года преобразилась. Из «цырлик-манирлик» — маменькиной дочки — превратилась в прекрасную работницу-ударницу, ты сам был бы за нее и за ее семейное счастье. А какая она верная жена, и если бы ты только это знал, то у тебя не повернулся бы язык пожелать ей такого несчастья. Ведь там у нас легко можно было бы свихнуться и поддаться. Но она ждала своего Петю и только о нем мечтала. Да я первая встану за нее.

— Я не буду тебя разубеждать. Видимо, каждый из нас по-своему прав. Но одного прошу — сейчас Ирине Сергеевне об этом ничего не говорить. Это ее потрясет. А у нее и без того большое горе — сын Ваня слепой.

— Что ты говоришь? Слепой?

— Еще в Бресте фашисты его ослепили. Сейчас он лежит на обследовании в госпитале. И она полна надежды, что он будет видеть. Так что давай не будем расстраивать ее душу и об этом помолчим. — Пусть все это идет само собой.

— Легко сказать. А если я не могу ей врать, да еще в таком горе?

— Но я тебя, Нинуша, прошу. — Яков Иванович обнял жену и проводил до двери. Нина Николаевна поправила платок и вышла. Но тут же послышался ее голос:

— Ира, дорогая, а я к тебе собралась...

Яков Иванович видел в окно, как они бросились друг к другу в объятия.

Яков Иванович не стал им мешать и позвонил Бойко.

— На фронте спокойно, — сообщил тот. — По документам убитых, действовала все та же дивизия фон Мерцеля. Немцы сигналят и просят разрешения убрать из нейтральной полосы убитых.

— А много их?

— Очень много.

— Пусть убирают, а то от них дня через два задохнемся. Допустить не более десяти пар санитаров, и в белых халатах. А тех убитых, которые будут за заграждениями на нашей стороне, уберем сами. А наших убитых крестьян убрали?

— Всех убрали, — ответил Бойко.

— Еще новое что-нибудь есть? А сверху? Очень хорошо. Дальше все остается по-прежнему. Валентинова? Она здесь. Очень нужна? Пусть командует за нее зам. А через часик и она будет.

Положив трубку, Яков Иванович разжег таганчик и поставил на него чайник и пригласил женщин:

— Женщины, заходите в дом, чай на столе.

— Спасибо, Яков Иванович, — сказала Ирина Сергеевна. — Мне уже время ехать. Бойко, видимо, меня на все корки корит.

— Я у него часик для вас выхлопотал. — И он взял Валентинову за локоть. — Пошли.

За чаем Валентинова спросила:

— А чего это немцы вдруг полезли на рожон?

— Видимо, вы же своей демонстрацией их напугали. Полагаю, они сделали вывод, что сюда пришли новые части, и решили боем произвести разведку. Людей положили много, но, как видите, ничего не узнали.

— Так что нам теперь можно не маршировать?

— Как ни трудно, но еще надо. Все остается по-прежнему.

Ирина Сергеевна хотела сказать, что люди очень устали, но промолчала. Это Железнов заметил.

— Вы, Ирина Сергеевна, что-то хотели сказать?

— Видите ли, Яков Иванович, я хочу съездить в госпиталь и узнать, что с Ваней. Так разрешите мне, конечно, когда я отправлю от Гредякино колонну, проехать к нему.

Яков Иванович ей это разрешил.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

На рассвете, пропустив мимо себя все колонны, Ирина Сергеевна села в свой «газик» и помчалась по шоссе в сторону Москвы.

В госпиталь она прибыла как раз, когда майор Никольский, закончив пятиминутку, собрался на обход больных.

— Доктор, здравствуйте, — остановила она его у двери. — Как с моим сыном?