Пропавшие без вести

Бурнин, помрачневший, вышел к себе, в соседний дом, передал приказы касательно дивизии Мушегянца и погрузился в новую работу. Но несколько раз его еще как бы снова охватывало ощущение невероятности того, что ему было поручено. «Как же можно предполагать дальнейший отход к востоку?! Разве не было только что приказано больше не отходить ни шагу назад? Да и куда же, куда?!..» И все-таки сейчас он, хотя и в порядке строжайшей секретности, создавал рекогносцировочные группы по изучению запасных рубежей обороны армии еще значительно далее на восток. Он вызвал указанных командиров, провел совещание и часа два спустя возвратился к начальнику штаба. Балашов просматривал только что полученную шифровку, в то же время слушая какое-то телефонное донесение и успевая карандашом делать пометки на карте, — при этом трудно было понять, делал ли он эти пометки в связи с телефонным разговором или в соответствии с лежавшей перед глазами шифровкой.

Занятость генерала заставила Бурнина отступить назад, за порог, но начальник его удержал молчаливым жестом и указал на стул.

— Вместе пройдем на узел связи, по дороге доложите, — сказал он, положив телефонную трубку и продолжая смотреть карту. — Сообщите генералу Острогорову, что идете со мной.

Они вышли вместе в промозглую непогодь. Луна едва пробивалась бледным, почти не светящимся пятном на краю горизонта. Узел связи размещался в кустарнике и мелколесье, метрах в трехстах от КП, за селом. Под ногами чвакала грязь.

Бурнин доложил начальнику штаба о выполнении его задания.

— Главное — позаботьтесь еще просмотреть все маршруты и график движения при отходах, а то мы такой тут цыганский табор устроим, что черт не распутает! — предостерег Балашов. — Лично же вам, товарищ майор, приказываю подготовить к передислокации штаб и проверить обеспечение связи с нового расположения КП… Устали, товарищ майор? — вдруг как-то по-человечески просто спросил Балашов.

— Никак нет! Слушаюсь, товарищ генерал, лично мне подготовить к передислокации штаб и проверить обеспечение связи! — повторил Бурнин, поняв, что вопрос об усталости может быть вызван тем, что, задумавшись, он не ответил в ту же секунду уставным «слушаюсь».

Он раздосадовался на себя.

Часовой их окликнул возле узла связи, и вслед за тем они спустились в бетонированный блиндаж, откуда Балашов лично стал докладывать в штаб фронта о разрыве на стыке армий, о принятых мерах разведки противника и временного прикрытия бреши вторым эшелоном той же дивизии Мушегянца. Штаб фронта настойчиво посоветовал им обойтись в сложившейся обстановке без лишних затрат из резервов армии. Сказали, что в ближайшее время им очень понадобятся резервы.

— Прав был генерал Острогоров, — сказал Бурнину Балашов, возвращаясь с узла связи. — Погорячился я, предлагая выдвинуть полк Чебрецова. Приказали резервы беречь. Опытный человек генерал Острогоров!.. А все-таки вы устали, Анатолий Корнилыч! — заключил неожиданно генерал.

— Никак нет! — протестующе коротко отчеканил Бурнин.

— А я, признаться, устал, — сказал Балашов.

Простой и теплый тон Балашова почему-то вызвал раздражение Бурнина. Высказанное Чебрецовым отношение к Балашову и столкновение Балашова с Острогоровым все-таки насторожили и Бурнина. Помимо воли даже в своем голосе он сам ощутил холодок. Но в то же время его подкупило признание Балашовым правоты Острогорова. Бурнина влекла настоятельная потребность проверить и взвесить еще и еще раз этого человека.

— А что же вы, сына нашли, товарищ генерал-майор? — спросил Бурнин.

Балашов вздохнул:

— Неудача! Только позавчера откомандирован куда-то в действующую часть. Оказалось, что он старший сержант, специальность — печатник. Куда-нибудь, вероятно, в газету взяли…

— Значит, можно его отозвать через политуправление, — высказался Бурнин. — Возможно, он даже в часть назначения не успел прибыть.

— Как отозвать? — удивленно возразил Балашов. — Так ведь каждый важный начальник начнет отзывать сыновей или братьев, племянников… Нет, Анатолий Корнилыч, на отзыв его я за собой не чувствую права!

Они проходили мимо квартиры Балашова, и с этой последней фразой генерал задержался перед крылечком избы.

«Ну, уж такая излишняя щепетильность — это уж что-то слишком, насчет «не чувствую права»! Очень уж громко!» — подумал Бурнин.

— Знаете что, Бурнин, — продолжал Балашов, назвав его в первый раз просто так, по фамилии, как, вероятно, всегда звал про себя, в мыслях, — я очень хотел бы увидеть сына. Я не видал его целых четыре года. Может быть, даже он не считает меня живым… Когда узнает, что я жив и что в армии, то будет счастлив и воевать ему станет легче. Но для этого хватит и простого письма. Вот новую полевую почту его разузнаю…

— Извините меня, товарищ генерал, но ведь он же не командарм! Старший сержант в Красной Армии — величина легко заменимая! Для этого просто берется бывалый боец, и на петлицы ему садят три треугольника — вот и вся операция!

— Нехитрая операция! — иронически согласился Балашов. — А как вы считаете, Анатолий Корнилыч, если бы у Владимира Ильича был сын, скажем, старший сержант, он его отозвал бы из части ради личной радости быть рядом с сыном?

Бурнин запнулся.

— То есть Ленин? — растерянно переспросил он.

— А кто же еще для всех нас должен служить примером!

— Ну да, примером, я понимаю… Но какая же связь? — возразил Бурнин, опять ощутив преувеличение в словах Балашова.

Он уже пожалел о начатом разговоре. И ночь была неприятной, промозглой, и стоять у крыльца и таким образом «философствовать» показалось нелепым, но уйти уже было теперь неловко, и окончить или продолжать разговор от него не зависело.

— Вопрос о незаменимости и заменимости не так прост, — продолжал Балашов. — Каждый боец незаменим, если он стоит на правильном своем месте. А из незаменимых бойцов слагаются незаменимые армии… Так я смотрю. Вы думаете, мое отношение к сыну — простой формализм? Нет, товарищ майор, в том-то и заключается большевистский принцип, что убеждение, теория и мораль, то есть веления совести, даже в мелочи не должны расходиться с практикой. В этом принципе, Анатолий Корнилыч, я почерпнул силы, чтобы выдержать в жизни очень тяжелые испытания… очень тяжелые! — значительно подчеркнул Балашов.

Несмотря на всю свою настороженность, Бурнин почувствовал, что эти, как он считал — «резонерские», фразы Балашов произнес с подлинной, глубокой убежденностью.

— Знаете что, — безо всякого перехода сказал Балашов, — я страшно проголодался. Черт знает какие колдобины по дороге трясли, потом эти хлопоты, и сейчас только вспомнил — не ел. Заходите, закусим.

— Спасибо, зайду. Я, кажется, тоже проголодался, — согласился Бурнин, уже проходя вслед за Балашовым в избу.

Он почувствовал жадную необходимость понять этого человека.

Балашов прежде всего взял телефонную трубку.

— Четвертого! — вызвал он Острогорова. — Логин Евграфович, я закусить зашел в избу. Только вспомнил — с утра не ел… Нет, спать не буду. Закушу и приду… Пока все спокойно? Хорошо. Еще я хотел сказать тебе: ты был прав, из «Орла» нам строго советуют резервы не тратить без острой необходимости. Значит, и Чебрецова должны мы беречь…

— Ну-с, товарищ майор, так говорите, что рекогносцировочные группы по заданию фронта уже выступили? — спросил Балашов Бурнина, открывая ножом консервную банку.

Бурнин рассказал обо всем, что предпринято. Начальник штаба внимательно слушал, сидя с ножом и полуоткупоренной банкой в руках.

— Да, я вам хотел посоветовать включить в эту группу штабного работника из отдела разведки. Вот только успеть бы… Очень срочное это дело… Возьмите-ка сами хлеб там, на полке, — указал Балашов глазами, принимаясь опять вырезать жестяную крышку с консервов.

Они ели в молчании, думая каждый о своем. Балашов показался Анатолию особенно напряженным, к чему-то прислушивающимся.

— Слышите, тишина какая! Не люблю тишины на фронте: так и жди какого-нибудь подвоха… Слышите, как перестрелка ленива! — вдруг сказал Балашов. — А в тылах у них, по сведениям воздушной разведки, подходят, подходят новые части!.. И на дорогах танковые колонны, и горючее тоже везут…