Пропавшие без вести

Чебрецов принял Бурнина холодно и официально, как представителя штаба армии.

С одной стороны, официальность приема обусловливала заранее деловой характер беседы и четкость выполнения задачи. С другой — холодность Чебрецова была неприятна Анатолию просто как человеку, который чувствовал, что невольно создает лишние трудности и огорчения боевому товарищу.

Работа в штабе дивизии вместе с Чебрецовым заняла у Бурнина часа два. Зная людей дивизии, Бурнин осторожно подсказывал их имена, так, чтобы не обидеть командира дивизии. Но Чебрецов раздражался.

— Ты, кажется, хочешь на тыловое задание назначить последних и лучших кадровиков дивизии! — не удержавшись, с досадой сказал Чебрецов. — И так их осталось — по пальцам счесть! А главное — кто их у нас отбирает?! Бывший начальник штаба! Не так бы ты относился, если бы оставался в дивизии, а не стал начальством!

— Я, товарищ полковник, могу всего-навсего подсказать. Приказываете ведь вы! — возразил Бурнин. — Советую — вот и все. Выполнение этих работ для вашей дивизии важно не меньше, чем для других частей…

Наконец все было улажено, заместитель командира полка с двумя командирами выделенных батальонов получили задачу, и батальоны тотчас выступили на выполнение задания.

Оставшись в своем блиндаже наедине с Бурниным, Чебрецов прорвался:

— Не ко времени эта затея, Анатолий Корнилыч! В первый раз за все время войны у бойцов настоящий подъем. Пополнение же нуждается в боевой подготовке. Ох как нуждается! Готовились действовать гранатами — и вдруг на лопаты их заменяем, лезем в тылы… Подумай сам — что за прицел! Опять оглядки назад да назад! — Чебрецов понизил голос до шепота: — Беспокоюсь я, понимаешь…

— Что же тут делать, Гурий Сергеич, ты же ведь знаешь наши дороги! Надо их выправить, — возразил Бурнин. — Ночью опять колонну бомбили.

— Я не о том говорю, — сказал Чебрецов, — я возражаю против того, чтобы ставить эту задачу как самую главную и неотложную… Тут отношение к делу важно, вот что! Новый наштарм эту задачу ставит на первый план. Как будто все боевые дела не впереди у нас, а в тылах… Острогоров нашего нового генерала знает давно. Он по-дружески мне сказал: «Был Балашов в гражданскую молодцом, а послужил в Германии и пошатнулся». Техники европейской он испугался, что ли… В наши, в советские силы не очень он верит. Вправляли ему мозги, да, значит, не очень вправили…

— Значит, товарищ полковник, по-вашему получается, что в Генштабе тоже сидят люди, которые в советские силы не верят, если его назначили? — едко спросил Бурнин.

— А ты, Анатолий, словами меня не стращай. Я ведь тебе говорю по-дружески. Подольше я тебя в партии и в армии тоже подольше! Я всякого навидался… — И Чебрецов понизил голос: — Ты знаешь, откуда генерал Балашов явился в штаб армии?.. То-то! А дыму, как прадедам было известно, без огня не бывает. Потому-то и нам с тобой, коммунистам, нужна осторожность…

— А ты думаешь, что Генштаб не знает, откуда он прибыл?! — спросил Бурнин вызывающе, продолжая сопротивляться уже шевельнувшемуся в душе сомнению в отношении Балашова.

— Опя-ать ты свое! — скучающе возразил Чебрецов.

Попрощавшись, Бурнин вышел.

Шорох дождя сразу окутал брезент плащ-палатки. Неприютные капли на пороге блиндажа капнули за ворот, самая крупная угодила на огонек папиросы. Бурнин поежился. Разглядел в сумерках леса ожидавшую машину.

— Клава снится, товарищ ефрейтор? — шутливо спросил Бурнин, забираясь в «эмку».

В расположении штаба армии Бурнин размещался не в блиндаже, а в уютном доме, богатом двумя молодыми красивыми девушками, с которыми шофер его, Вася Полянкин, лирически коротал вечера.

— Никак нет, не дремал, товарищ майор! — бодро отозвался водитель.

Они поехали той же нудной, ухабистой дорогой, под всплески глубоких луж. Временами мокрые ветки хлестали по лобовому стеклу. Смеркалось.

— Осень дальше пойдет — ух и раскиснет эта дорожка, товарищ майор! Насидятся на ней, кому доведется ездить! — предсказал Полянкин.

Разговор с Чебрецовым заставил Бурнина возвратиться мыслями к Балашову.

«Что могло быть у него за плечами? Никак не похоже было на то, чтобы этот спокойный генерал с тяжелой, угловатой головой и умными, печальными глазами, герой гражданской войны и соратник Фрунзе, был паникером. А может быть, все же не очень скрытая неприязнь Острогорова порождена не личными соображениями и чувствами, как заподозрил Бурнин? Может быть, тут принципиально различные взгляды на вещи? Может быть, слух о преклонении Балашова перед Западом не напрасен?.. Вот хоть спор о значении Ельни… Может быть, в самом деле начальник штаба не очень верит в победу… — размышлял Бурнин. — Однако, с другой стороны, вряд ли ненадежному присвоили бы генеральское звание… И в Генштабе считают, что месяца через два он получит армию. И командарм на его стороне. А ведь Рокотова все знают еще с Монголии… И член военного совета Ивакин считается с Балашовым и ценит его… Да, черта с два, допустил бы Ивакин против своей воли начальника штаба к себе в армию! Уж он настоять умеет…»

— Вот и приехали! — произнес Полянкин, нарушив ход мыслей майора. — Домой, товарищ майор?

— Нет, надо в штаб, доложить. А вы — домой. Будьте свободны, — отпустил шофера Бурнин.

Балашов по-прежнему сидел в штабе. Бурнин доложил ему о выполнении задания.

— Ну что же, товарищ майор… К вечеру все на фронте утихло. Вы хорошо поработали, можете, думаю, часика три отдохнуть, если не возражает генерал Острогоров. А меня в штаб фронта зачем-то зовуг, — сказал Балашов. — Сейчас выезжаю.

— Мне не прикажете с вами?

— Не прикажу. Отдыхайте. Кто его знает, что там! Может быть, что-нибудь будет приказано срочно. Тогда потребуются ваши свежие силы и ваша свежая, не усталая голова.

Балашов уехал.

Отпущенный Острогоровым отдыхать, Бурнин добрался наконец до своей избы. После поездки в Москву и напряженного дня работы его так манило завалиться спать, но днем он успел позвонить Варакину, сообщил, что видел в Москве Татьяну Ильиничну и привез от нее письмо, а у него самого тоже-де есть для Варакина важные новости.

— Если сумеешь заехать, то заезжай, а нет — так вышлю тебе письмо Татьяны Ильиничны и от себя кое-что добавлю.

— Нет, я вечерком к тебе лично сумею на час, — обещал Михаил.

И, возвратясь к себе, несмотря на усталость, которая манила заснуть, Бурнин решил дожидаться друга.

Михаил в это время трясся по какой-то кривой дороге от госпиталя, уже в темноте. Еще бы не выбрать времени! Ведь Анатолий видел Таню и говорил с ней только вчера. Он, конечно, мог рассказать о ней то, чего она не напишет сама в письме. «Счастливец! Ездит в Москву, видит московские улицы, тыловую жизнь… Какая она, «тыловая»?» — думал Варакин.

В штабе Анатолия не оказалось. Связной из штаба довел Варакина до избы, которую занимал Бурнин.

В чертовой непроглядной темноте Варакин, носком кирзового сапога нащупывая высокие деревянные ступени, поднялся на крыльцо и шагнул в сенцы, а затем уже в избу, освещенную лампочкой, подключенной к автомобильному аккумулятору. Он ожидал войти в штаб, услышать стук телеграфа, телефонные разговоры. Но изба оказалась жилой.

В просторной «холодной» половине дома с бревенчатыми незакопченными стенами, увешанными открытками и лубочными картинками, в кителе с расстегнутым воротником и с гитарой в руках сидел Анатолий Бурнин.

— Миша! Здорово! — гулко воскликнул майор. Он вскочил навстречу, отбросив на койку гитару. — Товарищ Полянкин, кормить-поить гостя! — гаркнул Бурнин.

— Есть, товарищ майор, кормить-поить гостя! — весело отозвался шофер, приведший Варакина с улицы.

— И себя кормить, и меня вместе с вами, — добавил майор.

— Так точно, и вас и себя вместе с ними! — по-прежнему живо подхватил Полянкин.

Со скамьи от стола при входе Варакина вскочили две красивые, плотные деревенские девушки, смущенные прибытием нового человека.