Так совершается подвиг<br />(Рассказы)

Но едва он снял трубку, как батарея снова открыла огонь. Лицо Осмоловского вытянулось. Покусывая губы, он дал по батарее еще два огневых налета. Батарея, правда, замолчала, но теперь он уже не был уверен, что через некоторое время она снова не откроет огня.

Хмурый, явно не в духе, командир батареи забыл о приглашении на чай и вышел, хлопнув дверью.

Шило встал, задумчиво посмотрел ему вслед и подсел к вычислителю.

— Ну-ка, товарищ старший сержант, поучи уму-разуму! — Ему хотелось самому разобраться, понять, в чем тут дело.

…Только через два дня замполиту снова удалось заглянуть к командиру батареи. Пожимая ему руку, Осмоловский буркнул:

— Сегодня ликбез не состоится.

— Что так? — делая удивленное лицо, спросил Шило. — Угу, понимаю.

С некоторых пор Шило заметил, что Осмоловский хандрит. Догадывался и о причине. Но все как-то не мог вызвать командира на откровенный разговор, и вот сейчас решил сделать это. С минуту он помолчал, подыскивая предлог. Медленно окинул взглядом блиндаж. Здесь все ему было уже знакомо и все оставалось без изменений. У двери висят шинель и плащ-накидка, на столике стоит фотография в рамочке. На ней два юных лейтенанта — выпускники Одесского артиллерийского училища. Оба коротко острижены: у них еще не успели отрасти волосы. Один из них — Осмоловский, улыбающийся немного натянуто, как это часто бывает на фотографиях; другой — его друг, узколицый, с плотно сжатыми губами и острым взглядом чуть прищуренных глаз. А это что? Замполит протянул руку и взял свежий номер «Артиллерийского журнала».

Листая его, он все еще молчал. Но вот улыбка тронула его губы. Он увидел статью «Артиллерия в наступательном бою».

— Читал? — обрадованно спросил он Осмоловского, протягивая ему журнал.

— Просматривал, — односложно ответил Осмоловский, — ничего нового!

— Вот как?

— Вот так! — уже сердито ответил командир батареи и сел на койке. — А ты что, дразнить меня пришел, что ли?

— Нет, зачем же, — серьезно ответил Шило. — Я только вот считаю, что терпения тебе побольше надо и не судить только со своей колокольни, а мыслить масштабами пошире!

Осмоловский мотнул головой и с жаром проговорил:

— Знаешь, Федор Васильевич, чем больше я с тобой разговариваю, тем больше убеждаюсь, что характер у тебя как нельзя лучше соответствует фамилии!

Замполит усмехнулся, а Осмоловский, между тем, встал с койки, торопливо заходил по блиндажу.

— Да что же ты думаешь, я действительно ничего не понимаю? Но ведь надоело! Оборона! Каждая кочка, каждый кустик — все пристреляно. Как на полигоне. Никакого тебе полета мысли. Наступление — вот это да! Там есть где развернуться… Нужно подумать, где наблюдательный пункт выбрать, где огневую позицию поставить, и сделать все это быстро и правильно: ошибки исправлять будет некогда. — Осмоловский ходил, широко жестикулируя руками. — И цели. Там уж не знаешь, где какая появится. И огонь нужно открыть немедленно и точно. Вот уж где нужны и инициатива, и сметка, и находчивость…

— А в обороне, что же, по-твоему, не нужны? — перебил Шило. — Последнее время что-то ты из блиндажа носа не показываешь! Поинтересовался бы опытом других командиров.

— Других? — Осмоловский пренебрежительно фыркнул. — Это у Курганова, что ли?

— Ох, гордыня! — возвысил голос Шило, постукивая ладонью правой руки по столу: он уже начинал сердиться.

— Впрочем, есть один такой командир, у которого можно поучиться, — Осмоловский приподнял со стола фотографию, дохнул на стекло и бережно вытер его рукавом. — Помню, еще в училище…

— Знаю, — перебил его Шило. — У вас в училище был прекрасный бассейн для плавания, и твой друг на спор, получив исходные данные для глазомерной подготовки, нырял, а вынырнув, уже безошибочно подавал команды… Рассказывал уже, Виктор Леонидович! И что на фронте он действовал преотлично, тоже знаю. И охотно верю тебе. Но с серьезным видом утверждать, как ты это делаешь, что на твоем Никольском свет клином сошелся — просто абсурд, беспримерное упрямство! Ты уж извини меня за откровенность…

— Валяй, валяй, — поощрял Осмоловский: он никак не хотел сдаваться. — Может быть, есть и лучше. Но я не знаю, не видал. Вот ты покажи мне, тогда, может, я и изменю свое мнение. — Он насмешливо искривил губы и демонстративно лег лицом к стенке, давая понять, что разговор закончен. Но замполит не сдавался. Смуглое лицо его было нахмурено и, казалось, еще больше почернело, вокруг рта двумя складками легли морщины.

Шило, с тех пор как стал навещать Осмоловского, здорово шагнул вперед. Теперь он не плохо разбирался в сложных вопросах подготовки исходных данных, уже трижды, и довольно удачно, стрелял сам.

Теперь стрельба с закрытой огневой позиции, когда командир находится далеко впереди от своих орудий и не видит их, не казалась ему чудом. Он знал, что умные и интересные расчеты построены здесь на обыкновенной математике. Не удивишь его теперь сложными расчетами с помощью таблицы пятизначных логарифмов. Да, Осмоловский — мастер своего дела, много знает, но ведь таких же знаний, и даже больших, может добиться и другой. Так отчего же такое пренебрежительное отношение к другим? Тем более, что при всех тех знаниях, которыми обладал Осмоловский, и у него были погрешности. Вот, например, два дня тому назад с батареей № 76… Замполит напомнил об этом Осмоловскому. Вспомнил и другой случай, происшедший раньше. Тогда вычислитель обнаружил ошибку в расчетах командира батареи.

— Случайность. С кем не бывает, — не поворачиваясь, упрямо ответил Осмоловский.

Шило замолчал, чувствуя, что начинает злиться. Он мог наговорить теперь лишнего и ничего не добиться. Ведь упрям человек до чертиков. Не отступит из принципа. Тут лобовой атакой не возьмешь, надо что-нибудь этакое… Несколько минут длилось молчание. Шило сидел, наморщив лоб, угрюмо уставившись на фотографию в рамочке. Потом он вдруг ухмыльнулся и окликнул Осмоловского.

— Не спишь, Виктор Леонидович?

Осмоловский помолчал с минуту и процедил:

— Ну, не сплю.

— Брось хандрить, на самом деле. Поднимайся, ведь не спишь же!

Осмоловский, промычав что-то невнятное, притворно зевнул и перевернулся на спину. Полежав так еще некоторое время, он сел на койке.

— Лучшее средство от этой самой апатии, — добродушно продолжал, между тем, замполит, — работа. Давай-ка подзаймемся, Виктор Леонидович, а? Приобщимся, как ты говоришь, к артиллерийской культуре…

С некоторых пор на фронте стало замечаться оживление. Из штаба полка в батарею дважды приходили офицеры, проверяли имущество связи, приборы наблюдения. Потребовали сведения о состоянии автомашин и тракторов-тягачей. Ночами к фронту тянулись автоколонны, груженные боеприпасами и обмундированием. Появились новые танковые и артиллерийские части. По всему видно было — готовится наступление.

Осмоловский оживился. Он уже дважды побывал на огневых позициях, придирчиво проверил все хозяйство батареи, дал указания привести все в полную готовность. Возвратившись на наблюдательный пункт, он застал связистов за перемоткой кабеля. Работали они споро, весело, на лицах было написано радостное оживление. «Вот пришел и на нашу улицу праздник», — подумал Осмоловский. На сердце у него тоже было радостно и легко, а с лица не сходила улыбка. В блиндаже навстречу ему поднялся Шило. Вид у замполита был какой-то загадочный, по смуглому лицу расплылась широчайшая улыбка.

— Наступлением запахло, Виктор Леонидович? — проговорил он, протягивая руку. — Теперь хандра — долой, а? А я тебя порадовать хочу. Был в соседнем полку — земляк там у меня отыскался, вчера, значит, они только прибыли, — ну и узнаю, между прочим, что есть у них командир батареи капитан Никольский. Ну я и подумал, не твой ли это Никольский?

Осмоловский побледнел. Руки его машинально легли на пряжку ремня. Шило усмехнулся. Он уже знал эту привычку командира подтягивать ремень в минуты волнения.

— Капитан, говоришь? — быстро переспросил Осмоловский. — Опередил, значит, меня Николай в звании… Ну, а из себя-то он какой? Ты ведь фотографию видел, — кивнул головой к столу Осмоловский.