Так совершается подвиг<br />(Рассказы)

До слуха Терского долетали взрывы веселого, громкого смеха, обрывки фраз. Старший лейтенант уловил, между прочим, часто повторявшиеся выражения «секретное оружие», «оружие Короткова». «Что это за секретное оружие таксе? — с удивлением подумал он. — Коротков? Не слыхал о таком конструкторе. Надо будет спросить».

В это время раздалась команда «По самолетам», и старший лейтенант поспешно полез в кабину.

…Летчики звена летали отлично, задание было выполнено успешно, а стрелки сбили один из фашистских истребителей, внезапно атаковавших эскадрилью. Поэтому настроение у Терского было приподнятое. На разборе он отметил слаженные действия экипажей, похвалил стрелков за меткий огонь.

— Но, — сказал он в заключение, — не думайте, что у нас нет недостатков. Строй при атаке вражеских истребителей нужно держать еще плотнее, внимательнее следить за маневрами ведущего. А стрелкам, хоть они и отличились сегодня, следует поэкономнее расходовать боеприпасы. Сбили самолет — хорошо. Но стрелять старайтесь короткими и меткими очередями. Подумайте, что могло произойти, если бы вы расстреляли боеприпасы раньше времени, а вражеские истребители атаковали бы еще раз?

— А мы бы их из «секретного», — озорно сверкнув глазами, неожиданно вставил стрелок Терского сержант Виноградов и бросил взгляд на командира машины лейтенанта Смолкина.

Все рассмеялись.

Терский сделал недовольное лицо. Но, вспомнив оживленный разговор экипажей на аэродроме перед вылетом, натянуто улыбаясь, спросил:

— Какое еще секретное оружие?

— Хитрость, товарищ старший лейтенант, военная хитрость, — улыбаясь, проговорил Смолкин. — Был у меня недавно такой случай…

Терский посмотрел на лейтенанта и, подумав, попросил:

— Так расскажите уж, что это за случай такой?

— Пожалуйста, — охотно согласился Смолкин.

Все тотчас же обступили его и приготовились слушать.

— Вы не были на Кубани в мае тысяча девятьсот сорок третьего? — таким вопросом начал свой рассказ лейтенант Смолкин. — Ну, так вот. Наши войска тогда готовились к наступлению. Но гитлеровцы тоже не дремали. Ведь там степь, знаете. И как наши ни маскировались, фашисты кое-что пронюхали. Пронюхали и давай в свою очередь подтягивать к району боев резервы. Наши самолеты-разведчики то и дело доносили о передвижении танков, артиллерии, пехоты. Все дороги к фронту были забиты. В ближнем тылу разгружались железнодорожные эшелоны, на фронтовые аэродромы перебазировались все новые авиационные части из тыла и с других участков. В такой обстановочке работать нашему брату приходилось много. Случалось, в день по четыре, по пять вылетов делали… Вернешься бывало вечером, еле ноги до койки донесешь.

Так вот, в один из таких дней вылетели мы на штурмовку железнодорожной станции, на которой скопилось несколько эшелонов с техникой. Погода была неважная: низкая облачность.

Стрелок мой, Андрей Коротков, сибирский светловолосый паренек, был человек крепкой закалки, выносливый, но не по годам степенный и молчаливый. Бывало ребята начнут охотой интересоваться, расспрашивают. А из него слова не выудишь. «Ну, а на медведя ты ходил?» — спрашивают. «Случалось». — «И один на один встречался?» — «И то, встречался». — «Ну и как же?» — «Обыкновенно». Бьются час, два, а от него только и слышно: «случалось», «обыкновенно» — вот и все. В общем сам медведь медведем был. А служил старательно, в воздухе стрелял отлично. Уже через неделю после того как стал летать, сбил «фокке-вульф» и вскоре — еще один истребитель. Сообразительный был паренек.

Так вот, значит, летим мы с Коротковым в составе группы на штурмовку железнодорожной станции. Земля внизу — сплошной зеленый ковер. Все словно вымыто и причесано. Хорошо! Повыше нас — истребители сопровождения. Ну а, сами знаете, когда прикрытие надежное, и лететь веселей. Проходим линию фронта. Все благополучно, разрывы зениток остались позади. Еще несколько минут — и появляется объект. На станции дымят три паровоза с длиннющими составами. Там уже нас заметили. Подходим ближе. Встречают, как полагается, зенитным огнем. Но это им не помогло. По приказу командира разделяемся на группы, и пока одни подавляют зенитные орудия и пулеметы, другие дают жару эшелонам.

Что там творилось, рассказать трудно. Один эшелон хотел было отойти от станции подальше, да на полных парах ка-ак врежется в другой — сразу все вверх тормашками: видно, железнодорожники не ту стрелку перевели.

Солоно пришлось фашистам. Особенно раззадорились ребята, когда увидели, что из одного эшелона гитлеровцы пытаются выгрузить танки: подожгли эшелон, да и танкам досталось. Последние заходы пришлось делать чуть ли не вслепую. Погода резко ухудшилась, поднатянуло откуда-то тьму облаков. Да еще и дымом заволокло все. Даже в кабине гарь чувствовалась.

Сделали мы свое дело, командир начал собирать эскадрилью, чтобы ложиться на обратный курс.

Вдруг чувствую, мой самолет тряхнуло и бросило в сторону. Едва его выровнял. Снаряд вражеской зенитки разорвался рядом, повредил мотор и рацию. Связь прервалась. Отстал я от своих и ничего о себе сообщить не могу. Ну, думаю, с другими и не такое бывало, как-нибудь дотяну. Маскируюсь облаками, иду домой. И все бы ничего, так надо же, откуда ни возьмись — пара фашистских «мессеров». Прикрылись они облачностью и подобрались незамеченными. Стрелок мой, сержант Коротков, едва успел доложить, как они уже пошли в атаку, и он поспешил открыть огонь.

Два истребителя против штурмовика, у которого к тому же поврежден мотор, — дело не шуточное. Я, конечно, понимал это. А тут еще, как на зло, облака кончились и солнце ярко светит. Что делать? Признаться, обругал я дневное светило и подумал было сначала о лобовой атаке. Как-никак у меня мощное вооружение, а у стрелка только пулемет… Правда, боеприпасов маловато…

Заметив, что Терский отрицательно качает головой, Смолкин поспешно добавил:

— Задор, знаете, такой меня охватил, что я уже ослабил одну ногу на педали, потянул на себя ручку, но в последний момент передумал: если бы фашист был один, а то ведь двое. Пока будешь сближаться с одним, другой влепит сбоку, и — будь здоров! Тогда я стал маневрировать.

— Другое дело! — соглашаясь, кивнул головой Терский.

— На первом заходе фашистские истребители промахнулись. На мгновение оглянувшись, я увидел, как оба «мессера», отвалив в сторону, взмыли ввысь. «Значит, теперь пойдут в атаку сверху». — Спокойно, Андрей! Иду на снижение, бей по ведущему! — крикнул я Короткову, хотя и знал, что выдержки моему стрелку ни у кого не занимать: кремень человек!

Теперь я уже шел на бреющем. Внизу все слилось в сплошное, удивительно ровное серо-зеленое поле, стремительно несущееся навстречу… Вы, конечно, знаете, бывали случаи, когда вражеские истребители, атакуя сверху низко идущий самолет, не успевали выйти из пикирования и врезались в землю. Знал об этом и я, хотя, честно говоря, на такой счастливый исход мало надеялся.

— Молодец! — воскликнул Терский. — Такой маневр не всякому удается.

— Погодите! Я не о себе хочу рассказать, а о находчивости Короткова, — проговорил Смолкин.

— И действительно, из этого ничего не вышло. Враги оказались опытными летчиками и успели вовремя выйти из пике. Поглощенный управлением, я все же улавливал приглушенные работой мотора короткие очереди стрелка. Затем на какую-то долю секунды все смолкло. Самочувствие у меня в это время было неважное. Не знаю, сколько длилась эта тишина, но мне казалось, очень долго. Наконец, я услышал более длинную очередь Короткова. А потом… скорее почувствовал, чем увидел, как трасса прошла над моей головой и снаряд угодил в приборную доску. Второй повредил правое крыло.

Растерялся ли я? В первый момент — да. Но вслед за этим мною овладело желание во что бы то ни стало уйти от врага, спасти машину. Сначала я прибавил газу. Мотор хотя и работал с перебоями, но еще тянул. В таких случаях, сами знаете, что остается.

— Вынужденная, — подсказал Терский.