Они не пройдут! Три бестселлера одним томом

Генерал повернулся к Бойко — комиссар растерянно переводил взгляд с комбрига на Никитина. Военком нравился Катукову. Бойко умел говорить с бойцами и командирами, для каждого находя особое слово. Он охотно брал на себя всякую мелкую, но необходимую работу, какой полно в таком большом хозяйстве, как танковая бригада, и которую почему-то люди исполняют, только если над душой стоит начальник. Военком выбивал теплую одежду, следил за снабжением, и если 4-й танковой что-то недодавали — ехал ругаться в политотдел армии, требуя призвать вредителей к ответу. Но самое главное — комиссар не лез не в свое дело, не вмешивался в управление войсками. Конечно, под Мценском он постоянно беспокоился о том, что бригада пятится, отходя с рубежа на рубеж. Но каждый раз, получив объяснение, Бойко успокаивался и продолжал заниматься своими делами. Без доверия между комиссаром и командиром как следует воевать не получится, и за эти два месяца Бойко и Катуков научились доверять друг другу.

— Товарищ полковой комиссар, — сам удивляясь своему спокойствию, сказал генерал, — я прошу вас быть свидетелем того, что план операции был изменен без моего ведома. Я хочу, чтобы вы доложили об этом члену Военного совета армии.

Бойко посмотрел в глаза Катукову и медленно кивнул. Военком отлично понимал, в каком положении оказался комбриг, в одно мгновение лишившийся артиллерии. Той самой артиллерии, на которую возлагались такие надежды. Хуже всего было то, что никто не позаботился поставить бригаду в известность о том, что теперь ей придется воевать без пушек. Комиссар понимал, что причиной тому отнюдь не вредительский умысел, а, скорее всего, банальное разгильдяйство: кто-то кому-то поручил, а вот проверить исполнение не позаботился, но от этого не легче. Теперь, в случае провала наступления, о чем, конечно, думать не хочется, комбригу может потребоваться поддержка военкома.

— Товарищ генерал-майор, штаб армии.

Комбриг взял протянутую телефонистом трубку. Начарта в штабе не оказалось, он был в гаубичном полку, Рокоссовский выехал в 18-ю стрелковую дивизию. Трубку взял Малинин, но он ничем помочь не мог. На Скирманово наступают три танковые бригады, части стрелковой и кавалерийской дивизий. Да, вчера 1-й гвардейской выделили два дивизиона, но потом командарм пересмотрел свое решение и решил артиллерию не распылять. Как не сообщили? Приказ приготовили еще ночью. Нет, начало атаки перенести нельзя.

Катуков повесил трубку и коротко обрисовал сложившуюся ситуацию комиссару и подошедшему начштаба. Пушек не будет. Наступление начнется в девять тридцать после получасовой артподготовки. Серьезные изменения в план атаки вносить уже поздно, но нужно сделать все, чтобы свести потери к минимуму.

Кульвинский предложил выдвинуть в боевые порядки наступающих мотострелков «сорокапятки» противотанкового дивизиона. Комбриг покачал головой — дальность прямого выстрела противотанковой пушечки — едва полкилометра, пока артиллеристы дотащат ее на прямую наводку по глубокому снегу, их десять раз накроют минометы или немецкие орудия. Да и слабоваты они, чтобы бить дзоты [41].

— Сильнее «сорокапяток» только танковые орудия, — пожал плечами Кульвинский. — Нормальной артиллерии нам так и не дали.

Оба замолчали, комиссар переводил взгляд с начштаба на Катукова.

— Вот именно, — сказал внезапно комбриг.

Он чуть не бегом бросился по ходу сообщения, что вел к укрытию за деревьями. Там, замаскированный срубленными березками, стоял штабной бронеавтомобиль с радиостанцией. Танкист у броневика встал по стойке «смирно», увидев генерала, но Катуков махнул рукой:

— Вызови мне Бурду, быстро!

Как всегда, минуты перед атакой тянулись нестерпимо медленно. Петров поминутно смотрел на часы — за десять минут нужно открыть люк и, высунувшись по пояс, ждать сигнала — красной ракеты. Второй, потому что по первой, сразу после обстрела, вперед пойдут три танка Лавриненко.

Когда Гусев вечером объяснял собравшимся командирам взводов план атаки, Петров поразился спокойствию старшего лейтенанта, которому утром идти с тремя танками впереди бригады, вызывая на себя огонь немецких пушек. Невозмутимый, сосредоточенный, Лавриненко, казалось, был уже там — на белом, открытом ветрам и снарядам поле.

Позже Протасов, бегавший за ужином для экипажа, рассказал, что, когда к полевой кухне подошел радист Лавриненко, сержант Шаров, кто-то из второй роты крикнул:

— Смертникам без очереди!

Шаров спокойно встал последним и, повернувшись к шутнику, сказал:

— А ссыкунам слова не давали.

Старшина, раздававший кашу с мясом, крякнул и добавил:

— А самые юморные ужин получат последними, что останется.

Крикуна вытолкнули из шеренги, пообещав в следующий раз надавать по шее. Шаров невозмутимо отстоял очередь и подал старшине котелки, в которые тот, не слушая возражений, положил двойную порцию мяса…

— Командир. Командир! Иван!

Оклик радиста вывел Петрова из раздумий — Безуглый был серьезен.

— Бурда вызывает.

— Давай.

С полминуты в наушниках слышался только треск разрядов, затем внезапно раздался голос комроты:

— Иван, слушай меня внимательно, вторая ракета — не наша.

Бурда говорил недолго — времени оставалось в обрез, рассусоливать было некогда. Услышав «конец связи», Петров повернулся к наводчику:

— Протасов, быстро к танку Луппова, зови сюда командира.

— Есть! — Танкист с усилием отжал крышку люка и полез из танка.

— Сашка, а ты за Лехманом, живо!

— Есть!

Безуглый знал, когда нужно повиноваться беспрекословно, и, отодвинув Осокина, вынырнул в передний люк. Некоторое время командир и водитель сидели молча.

— Что стряслось-то? — не выдержал наконец Осокин.

— План атаки меняется, — ответил командир.

Водитель вежливо ждал продолжения, но Петров молчал, и механик принялся размышлять, что там могут поменять за полчаса до артподготовки. Ничего хорошего в голову не приходило. Такая беготня, скорее всего, означала: наверху с чем-то крепко напороли, и расхлебывать придется экипажам. Как и большинство танкистов бригады, Осокин верил в Катукова. Если такой бардак творится перед атакой — значит, Батя тоже сейчас отдувается, пытаясь наспех исправить чьи-то ошибки.

Оба лейтенанта, в сопровождении радиста и наводчика, подбежали к танку почти одновременно. Скакать в валенках по глубокому снегу — дело нелегкое, Луппов черпнул снега и теперь ругался на чем свет стоит.

— Вытряхни ты его, — сказал Петров, спрыгивая в глубокий след гусеницы. — Значит, так, орлики, все меняется. Нашей группе поставлена задача — уничтожение огневых точек противника.

— А я думал — это у всех такая задача, — пробормотал радист.

— Сержант Безуглый, в машину! — резко приказал комвзвода.

— Есть!

Москвич полез в танк, понимая, что, кажется, перегнул палку, за ним, не дожидаясь приказа, последовал Протасов.

— По второй ракете идет с мотострелками Гусев, — продолжил Петров. — Мы выдвигаемся по третьей, чуть позже. Будем отстреливать пушки и пулеметы. Ну, которые себя обнаружат.

— А чего мы-то? — спросил Луппов, надевая валенок. — Вроде ж артиллеристы должны были?

— Мне не доложили, — коротко ответил комвзвода. — Значит, порядок такой: по третьей ракете медленно выдвигаемся углом вперед — я во главе. Вы двигаетесь за мной. Я встал — вы встали. Я стреляю — вы стреляете. Я двинулся — вы двинулись. Вперед не вырываться. Вопросы есть?

— Что делать, если тебя сожгут? — невозмутимо, как о само собой разумеющемся, спросил Лехман.

— Продолжать движение, командиром взвода становится Луппов, — так же спокойно ответил Петров.

Про себя он подумал, что Ленька все-таки бездушная сволочь: мог бы сказать «подобьют».