Великий перелом

— Не думай, что я уже могу, — ответил Ауэрбах.

Он пробовал костыли всего лишь в третий или четвертый раз. Начать передвигаться на них было так же тяжело, как завести старый мотор «Нэша» в снежное утро.

— О, бьюсь об заклад, ты сможешь.

Пенни провела языком по губам. От полного внутреннего опустошения она перешла в состояние полного бесстыдства, минуя промежуточные стадии.

Ауэрбах иногда задумывался, не две ли это стороны одной и той же медали. Но именно сейчас времени размышлять у него не было. Она позвала:

— Если подойдешь ко мне, вечером я…

То, что сказала она, притянуло бы к ней мужчину, пострадавшего даже сильнее, чем Ауэрбах. Он наклонился, подпрыгнул на здоровой ноге, выбросил вперед костыли, подтянул тело, поймал равновесие, выпрямился, затем повторил это еще раз и оказался рядом с ней.

Снаружи раздался сухой голос:

— Это лучшее побуждение к физиотерапии, о котором я когда-либо слышал.

Ауэрбах едва не упал. Пенни ойкнула и стала цвета свеклы, растущей в Колорадо повсюду.

По тому, как начало жечь его собственное лицо, Ауэрбах решил, что и он такого же цвета.

— Ух, сэр, это не… — начал он, но тут его язык запнулся.

В палатку вошел доктор. Это был молодой парень, не из местных и не из плененных ящерами врачей.

— Послушайте, меня не волнует, что вы собираетесь делать, не мое это дело. Вот если от этого вы, солдат, начнете ходить, то это меня уже касается. — Он рассудительно сделал паузу. — По моему профессиональному мнению, после такого предложения и Лазарь бы поднялся и пошел.

Пенни покраснела еще больше. У Ауэрбаха же опыта общения с армейскими докторами было побольше. Они всегда старались привести вас в замешательство и делали это довольно успешно. Он спросил:

— А кто вы, сэр?

У доктора на погонах были золотые дубовые листья.

— Меня зовут Хэйуорд Смитсон…

Доктор вопросительно замолчал.

Ауэрбах назвал себя и свой чин. Затем и Пенни Саммерс, заикаясь, назвала свое имя, истинное. Ауэрбах не удивился, что здесь она называла себя вымышленным именем. Майор Смитсон продолжил:

— Теперь, когда действует перемирие, я прибыл из Денвера с инспекцией, чтобы проверить, как ящеры заботятся о раненых пленных. Я вижу, вы получили казенные костыли. Это хорошо.

— Да, сэр, — ответил Ауэрбах. Его голос был слабым и сиплым, словно после пятидесяти пачек «Кэмела», выкуренных за полтора часа. — Я получил их позавчера.

— Их дали неделю назад, — сказала Пенни, — но Ране — извините, капитан Ауэрбах — совсем не мог двигаться до позавчерашнего дня.

Ауэрбах ожидал, что Смитсон снова вернется к обсуждению предложенного Пенни средства заставить раненого ходить, но, к его облегчению, Смитсон оказался милосердным. Может быть, еще раз пошутить показалось ему излишним.

— Вас ранили в грудь и в ногу, да? И они вас вытащили?

— Да, сэр, — ответил Ауэрбах. — Они сделали для меня все, что могли, ящеры и люди, которые помогали им. Правда, временами я чувствовал себя подопытным кроликом, но теперь я на своих двоих — впрочем, пока на одной, — вместо того чтобы занимать место на городском кладбище.

— Больше бодрости, капитан, — сказал Смитсон. Он вынул из кармана блокнот с листами, сшитыми спиралью, авторучку и что-то записал. — Должен сказать, на меня произвели благоприятное впечатление те возможности, которыми располагают ящеры. Они делали для пленных все, что только могли.

— Они хорошо обращались со мной, — сказал Ауэрбах. — Это все, что я могу вам сказать. Вчера я вышел из этой палатки в самый первый раз.

— А как вы, мисс… э-э… Саммерс? — спросил майор Смитсон. — Полагаю, капитан Ауэрбах не единственный пациент, которого вы выходили?

Ауэрбах искренне надеялся, что является единственным пациентом, которого Пенни лечила таким своеобразным способом. Он боялся, не заметила ли она некоторой двусмысленности в вопросе, и ему стало приятно, когда он понял, что нет.

— О нет, сэр. Я работала во всем лагере. Они и в самом деле делали все, что в их силах. Я считаю так.

— У меня тоже создалось такое впечатление, — сказал, кивнув, Смитсон. — Они делали все, что могли, но я думаю, они были ошеломлены. — Он устало вздохнул. — Думаю, сейчас весь мир ошеломлен.

— И много здесь раненых, сэр? — спросил Ауэрбах. — Как я сказал, я немногое видел из того, что за пределами палатки, и никто не рассказывал мне, что здесь, в Карвале, так много раненых пленников. — Он бросил взгляд на Пенни, казавшийся осуждающим. Для других медсестер, для измученных врачей-людей и для ящеров он был всего лишь одним из раненых военнопленных — для нее же, как он полагал, он значил нечто большее.

Но Смитсон ответил невнятно:

— Это не только раненые солдаты, капитан. Это… — Он покачал головой и не стал объяснять. — Вы стоите на ногах уже некоторое время. Почему бы не выйти и не посмотреть самому? Рядом с вами будет доктор, и кто знает, что мисс Саммерс сделает для вас или с вами после этого?

Пенни снова вспыхнула. Ауэрбаху хотелось врезать доктору в зубы за такие разговоры о женщине в ее присутствии, но он был бессилен. И ему было любопытно, что произошло в мире за пределами палатки, и он уже постоял на ногах какое-то время, не свалившись.

— Хорошо, сэр, ведите, — сказал он, — но не слишком быстро, я ведь не собираюсь выиграть состязание в скорости ходьбы.

Хэйуорд Смитсон и Пенни подняли входной клапан двери, чтобы Ране мог выйти наружу и осмотреться. Он двигался медленно. Когда он вышел на солнце, то остановился, мигая, пораженный яркостью света. И слезы, которые потекли из его глаз, были вызваны не солнцем, а радостью: он вышел из заточения, пусть даже совсем ненадолго.

— Идемте, — сказал Смитсон, пристраиваясь слева от Ауэрбаха.

Пенни Саммерс немедленно пристроилась по другую сторону от раненого. Медленная процессия двинулась по проложенной ящерами дороге между рядами палаток, скрывавших раненых людей.

Может быть, здесь и не было такого уж большого количества раненых, но все же для них потребовался целый палаточный городок. Ауэрбах время от времени слышал человеческие стоны, доносившиеся из ярко-оранжевых скользких куполов. Доктор и медсестра поспешили увести Ауэрбаха подальше. Это показалось ему неприятным. Смитсон поцокал языком.