Если мы живы

В селе я зашел в хату с крашеным пивнем на трубе. Мне надо было подкрепиться и, не задерживаясь, идти на Кулишовку.

Хозяйка, немолодая женщина с простоватым и будто удивленным чем-то лицом, налила мне миску ряженки и отрезала ломоть горького хлеба.

—

Как ближе пройти до Кулишовки? — спросил я. — Степью лучше или берегом?

Хозяйка испуганно посмотрела на меня.

—

А кого вам в той Кулишивци треба?

—

Дружок у меня там. Побачить хочу.

Женщина неожиданно всхлипнула.

—

Спалылы Кулишивку. Всэ чисто спалылы…

Я ничего не успел спросить: дверь отворилась,

и в горницу вошли двое мужчин. Впереди был здоровенный дядя с запорожскими усами, за. ним держался молодой парень с сонными глазами. На боку у него, поверх вылинявшей рубахи, висела кобура.

—

Що, Гапка, гостя приймаешь? — ухмыльнулся, подсев к столу, дядя.

—

Приймаю, Матвей Захарыч, приймаю, — торопливо, будто оправдываясь в чем-то, заговорила хозяйка, и на удивленном лице ее появилась жалобная улыбка. — Зайшов ось хлопець…

—

Ну, ну, прыгощай, колы так.

—

Тутешные воны, з Кулишивци, — уже смелее заговорила женщина. — Ось я их и пытаю…

—

Чого? — спросил дядя и, положив на стол огромные узловатые руки, принялся хмуро меня разглядывать. Я понял, что это был староста.

—

Хто такий? — спросил он наконец.

—

Хто? Я?

—

Ни. Твоей матки цуценя.

—

А ты моей матки не цапай.

Я чувствовал, что мне предстояло сдать экзамен на знание украинского языка. Но дядя не ожидал отпора, и охота разговаривать у него пропала. Он ухватился за свой ус и замолчал, устремив в окно взгляд своих недобрых зеленых глаз.

Хозяйка, пугливо оглядываясь на старосту, бесшумно возилась у печи. Сонный парень, прислонившись к притолоке, стоял неподвижно.

Прошло минуты две. Я очистил и отодвинул миску.

—

Ще насыпать? — жалостливо спросила хозяйка.

—

Ни, спасыби.

Староста опять посмотрел на меня и покрутил свой длинный, обсосанный ус.

—

Документы якись маешь?

Я достал паспорт и справку на немецком и украинском языках о том, что «Предъявник цього мешканець села Колибаб

i

нц

i

Баштанського району Харченко Трохим Харитонович, заслуговавший дов

i

р'я

н

i

мецьких властей, прямую до свого пост

i

й

ного м

i

сця проживан

н

я в село Колибаб

i

нц

i

». Это было то, что называется «железными документами»: и паспорт и справка принадлежали какому-то подозрительному типу, которого наша разведка задержала под Соломиром и тут же израсходовала. Только фотография была заменена, и на нижнем правом углу моей карточки был великолепно пририсован кусочек печати.

Дядя повертел в руках справку, посмотрел ее зачем-то на свет и, насупившись еще больше, стал напряженно читать. Губы его шевелились.

—

Ну? Достаточно?

— З

Никополю йдешь, кажешь?

— З

Никополю.

—

В Колыбабинцы?

— В Колыбабинцы.

—

Харченко?

— Харченко.

—

Трохвым Харитонович?

—

Трохвым Харитонович.

—

Добре.

Он помолчал и посмотрел на парня. Тот выпрямился.

—

Добре, — повторил староста. — Пидемо до управы.

Я не шевельнулся. Документы мои были в полном порядке, и беспокоиться было незачем., Видимо, староста хотел отплатить за мой независимый тон и демонстрировал теперь свою власть.

—

Ты що, не чув?

—

А що мэни там робыть?

—

Ось побачишь.

—

Я вже побачив.

—

Чого? — вскинулся на меня староста. — Добром тоби кажу!

—

Ну, будэ, будэ… Пидемо, колы хочешь.

Я поднялся. Когда мы выходили в сени, в дверях дядя неожиданно перехватил меня сзади за руки и, тяжело задышав, крикнул:

—

Шукай, Гришка, ну! Швыдче! В кышенях шукай!

Я вырывался, но староста был чертовски силен и грузно висел у меня на руках. Парень полез мне в карман, я ударил его коленом пониже живота, и, охнув, он

п

овалился на бок. В руке его блеснул пистолет. Мой пистолет.

—

Ось ты якый… — зарычал староста и, встряхнув меня, как мешок, с силой бросил о

стенку. В голове у меня помутилось, а через секунду он уже сидел на мне верхом и скручивал мне руки.

— Ой, лышенько! — голосила, всплескивая руками, хозяйка. — Що ж вы такэ робыте, Матвей Захарыч!

Связав мне руки, староста рывком поднял меня на ноги.

—

Бисов сын! Дратыся?

Гришка тоже поднялся и, одной рукой прикрывая живот, с силой сунул мне кулаком в лицо.

—

Пидожди, — отстранил его староста. — Пос

пи

е

ш

ь ще…

Так, со связанными за спиной руками, меня доставили в управу. Впереди торжественно шествовал староста, неся как неоспоримые улики пистолет и мои документы, рядом шагал Гришка.

В управе, грязной и захарканной комнате, под портретом Гитлера сидел человек. Поднявшись, как только мы вошли в комнату, он с любопытством оглядел меня и уступил старосте место за столом. Гришка, подойдя ко мне сбоку и примерившись взглядом, хватил меня по уху.

—

Будешь дратыся? — спросил он и ударил меня ногой. — Будешь?.. Будешь?..

—

Годи, Гришка, годи, — сказал староста. — Потим, пизнише.

Усевшись за стол, он раскладывал мои документы. Лицо его стало багровым и напряженным. Гришка неохотно отошел от меня.

—

Та-ак, — сказал наконец староста и кивнул второму полицаю: — Достань лыста паперу, Петро Васильич. Протокол писаты будемо.

Петро Васильич неторопливо взял с окна толстую ученическую тетрадку, вырвал из нее листок, протянул старосте.

—

Обшукаты б ще треба, — произнес за моей спиной Гришка.

—

Вирно. Цэ вирно, — оживился староста. — Потруси йому кишени. — И вдруг спохватился: — Ни, пидожди, я сам…

Он подошел ко мне, тщательно обшарил мои карманы, выудив оттуда все, что представляло, с его точки зрения, интерес: нож, деньги, записную книжку, даже кресало.

—

Часы ще, — сказал Гришка.

Староста снял и часы, послушал их ход, недовольно поморщился.

—

Погань. Визьмы.

Он протянул их Гришке, и тот сразу же надел их на руку.

—

Добрые ж вы стражники, — усмехнулся я.

Староста, глянув на меня исподлобья, промолчал, зашел за стол, опустился на скамью.

—

Та-ак, — неопределенно промычал он и снова посмотрел на меня. — Фамилие?

—

Слухайте, що вам вид меня треба? Що цэ за дурацки шутки? Развяжите мне руки, верните все, тоди я буду балакать!

—

Твое фамилие, я пытаю!

—

Там все написано, — кивнул я в сторону своих бумажек.

—

Де? — переспросил староста. — Тут?

—

Там.

—

Выходыть, ты и е Харченко? Трохвым Ха- ритонович?

—

Выходыть.

— З

Колыбабинцив?

—

А выдчепысь ты вид мэнэ… Завел одно и те ж, як попугай.

—

Слухай, добром тоби кажу! — угрожающе произнес староста и, опершись о стол, тяжело приподнялся. — Жалкуваты будэшь!

—

Як бы вы не пожалкувалы!

—

Чого?.. Ох, слухай, хлопче! — Грохнув скамейкой, он вышел из-за стола и подошел ко мне. — Будешь говорить, чи ни?

—

А я що делаю?

Староста заглянул мне в лицо злыми зелеными глазами. Перед моим носом возник огромный кулачище и, покачавшись, опять опустился. «Снова бить будут», — тоскливо подумал я.

—

Ты тут шутки не шуткуй! — угрожающе сказал он. — Я сам з Колыбабинцив и того Харченку як облупленного знаю, розумиешь? Я всэ чисто знаю, всэ! Той дидусь ваш, Балицкий, знаешь дэ? Ось дэ вин в мэнэ сыдыть.