Тайны Тарунинских высот

— Пока не знаю... Куда ветер потянет. Утро вечера мудренее.

Ответ был действительно странный, тем более для такого пунктуального командира, как Буранов, но тем не менее это был совершенно точный ответ. Где находиться полковнику — зависело в основном от метеорологических условий.

Проснувшись рано утром, он прежде всего спросил Кузьму, какая нынче погода.

— Кто ее знает? — отвечал безразлично солдат, не придавая большого значения вопросу. — Погода обыкновенная: туман.

— Туман — это нехорошо. А ветер есть? Откуда ветер?

— Есть, кажись, ветерок. А откуда — кто его знает?

— Плохой ты метеоролог, Кузьма, — недовольно сказал Буранов. — Давай-ка лучше умываться.

Слово «метеоролог» солдат не понял, но слово «плохой» ему не понравилось, он насупился и сразу вылил в подставленные пригоршни Буранова полкотелка воды.

— Да ты не обижайся, чудак! — говорил, умываясь, Буранов. — Метеоролог и я плохой. Но откуда дует ветер, это каждый солдат должен знать. Ветер и помочь и повредить может... А где адъютант?

— Вышел сию минуту. Да вот он уже сам.

— Ага! Отлично... Егоров, какой ветер сегодня?

— Западный, — отвечал вошедший в землянку лейтенант.

— Это точно?

— Точно. Ветер западный, умеренный. Прикажете взять в штабе метеосводку?

— Нет, не надо.

— Учись, Кузьма Петрович! — говорил Буранов, с аппетитом принимаясь за еду. — Видишь, как лейтенант сразу все заприметил. А ты путешествовал на кухню за завтраком, шел туда и обратно, а ничего не знаешь.

— Я человек неученый, — обиженно буркнул Кузьма, гремя котелками.

— Ну, это ты брось! Не прибедняйся. Где восток и где запад, ты знаешь. А вот наблюдательности тебе не хватает, это да!

— Моя наблюдательность — за хозяйством командира... За котелками вот наблюдаю.

Он еще громче загремел посудой.

— Котелки — дело пустое, — возразил Буранов.

— Пустое-то помыть еще требуется. Дня не хватает.

— А дерзости хватает с командиром пререкаться? Разбаловался ты у меня! Ну, ладно. Точка. Не будем начинать семейными дрязгами такой интересный день.

«Чем же он интересный? День, как день, — обыкновенный», — подумал Кузьма, но уже промолчал, не вступая в пререкания.

Полковник обратился к Егорову:

— А как же с туманом, который даже наш Кузьма заметил? Туман нам не помешает?

— Рассеется, — заверил лейтенант.

Коренной ленинградец, он хорошо знал ленинградскую погоду, и на этот раз тоже не ошибся. Не отошли они и с полкилометра от землянки, как от тумана и следов не осталось.

Придя на облюбованный им наблюдательный пункт, Буранов сообщил по телефону о своем местонахождении на КП группы и штабам артиллерийских частей. Сейчас же с ним стал говорить генерал Лиговцев, уже сидевший на КП. Его удивляло, почему Буранов забрался куда-то на самый край.

— Здесь мне виднее будет, — уклончиво отвечал полковник.

— Сомневаюсь, — возразил генерал. — Лучшей видимости, чем с моего ка-пе, быть не может.

В этом генерал был прав: командирский пункт был расположен в центре участка, в блиндаже, врытом в высокую железнодорожную насыпь.

— В общем, дело твое, — продолжал Лиговцев. — Только зря ты себя подвергаешь опасности. Там, небось, и защиты никакой нет? Сидел бы со мной, здесь блиндажик надежный.

Последнее утверждение генерала было, конечно, слишком оптимистично: немцы прекрасно понимали, что на насыпи обязательно должны быть наши наблюдатели, и вели по ней методический «беспокоящий» огонь и делали огневые налеты. Только пули там действительно были не опасны. А на НП, где обосновался Буранов, могли залетать и пули. Стереотруба была установлена в стрелковой траншее, в одном месте которой артиллеристы соорудили легкое покрытие. Выгода такого наблюдательного пункта заключалась в его близости к противнику. Отсюда была видна лишь левофланговая часть немецких позиций, но зато очень хорошо. Наблюдать можно было не только в бинокль, но и простым глазом, что позволяло быстро охватывать взглядом большое пространство. Это для Буранова было сейчас очень важно. С помощью своих «вторых глаз» — Егорова — он мог отлично видеть все, что будет происходить у немцев на левом фланге.

В траншее сидели два солдата: связист с телефонным аппаратом и разведчик.

Почти рядом был наблюдательный пункт первого батальона полка Сахарова. Там находился капитан Шишкин. Он был мрачен — никак не мог примириться со случившимся: первая рота была лучшей в батальоне. Капитан злился на командира полка, придумавшего гибельную ночную вылазку, забывая, что сам восхищался его мыслью. В новой «затее», о которой сообщил ему командир, Шишкин тоже не видел ничего хорошего и ожидал начала действий без всякого интереса.

А Буранов нетерпеливо поглядывал на свои часы. И, когда они показали ровно восемь, обратился к телефонисту:

— Внимание! Передавайте команду в штаб артполка.

Молодой связист приготовился передать пространную команду, но Буранов произнес всего два слова:

— Юпитер, огонь!

Этого оказалось совершенно достаточно, чтобы разом загрохотали все орудия пушечного полка. Они гремели в течение пяти минут. Слово «Юпитер» служило условным сигналом к открытию огня по заранее составленному, детально разработанному плану. Каждый командир батареи знал, как должна действовать его батарея, по каким целям вести огонь, в каком темпе, сколько выпустить снарядов.

И вот по команде «Юпитер» над первой немецкой траншеей по всей длине ее встала черная стена. Потом стена эта набухла, выросла — это была уже туча. Она скрыла всю высоту, словно ее и не было. Батареи стреляли дымовыми снарядами, в том и был гвоздь плана Буранова.

Полковник с интересом вглядывался в дымовую завесу: «Если все так, как мы предполагали, немцы сейчас собираются отражать атаку. Вышли из укрытий и ждут сигнала занимать свою траншею».

Он сверился с часами:

— Сигнал будет дан через минуту. Точно по плану «Юпитер».

Действительно, ровно через минуту батареи перенесли огонь вглубь обороны противника. Буранов стал смотреть на правый край немецкой траншеи на переднем скате высоты. Рассчитал он все правильно: ветер дул с запада, и вот справа дым несколько поредел, развеянный, сдвинутый ветром, — там как бы приподнялся краешек завесы. И полковник увидел, как маленькие фигурки бегут сверху к траншее, спрыгивают в нее, сыплются, как горох. Он мог разглядеть даже, что немцы стреляют из автоматов вниз, думая, что за дымом скрываются идущие в атаку советские солдаты.

Ветер все более сдвигал дымовую завесу влево, и видно было, как прыгают в траншею все новые фигурки.

— Видишь, Егоров? — спросил Буранов, не отрываясь от бинокля.

— Много! — отвечал лейтенант.

— Да, будет над чем поработать.

Из центра доложили по телефону о подобных же наблюдениях. Буранов приказал вызвать КП командующего...

Капитан Шишкин с батальонного наблюдательного пункта тоже увидел, как немцы занимали свою траншею. Он недоумевал, почему артиллерия не бьет по ним, хотя сам Буранов сидит тут же, рядом, и, конечно, прекрасно все это видит. Капитан вызвал к телефону командира полка и доложил, что происходит.

— От меня, кроме дыма, ничего не видно, — отвечал подполковник Сахаров. — Продолжай наблюдать. Сегодня мы только зрители.

«Что ж тут наблюдать? — недовольно думал Шишкин. — Мудрят все. А что толку? Как бы не перемудрили опять!»

Все теперь казалось Шишкину из рук вон плохо и ни к чему...

Тем временем Буранов говорил по телефону с командующим группой. Он предложил генералу обратить внимание на левый фланг немецкой траншеи,

— Уже обратил! — услышал он очень довольный голос Лиговцева. — Вся хитрая механика их раскрылась. Тайное тайных. Хоть от меня и далеко, но все же немцев я ясно видел. Вот теперь бы накрыть их артиллерией, а? Не дымовыми, а осколочными бы!..

— Товарищ генерал, — укоризненно отвечал Буранов, — вы же знаете мой план!

— Знаю, знаю. Верно... Ты не обращай внимания на мои слова — это так, охотничий зуд. Ты действуй по своему плану, в точности.