Солдаты

парень, о Ванине, от которого ему, молодому разведчику, порядком попадало и

которого тем не менее парень уважал (Семен был земляком новенького

разведчика и, очевидно, на этом основании считал себя вправе поучать хлопца,

хотя тот находился в другом отделении). Только о себе ничего не поведал

синеглазый и словоохотливый солдат.

В село, затерянное в Трансильвании, в котором им предстояло

остановиться на ночевку, в пяти -- семи километрах от Мурешула, они въезжали

уже под вечер. Вместе с ними туда же втягивалось штабное хозяйство дивизии.

Скрип колес, храп лошадей, крики повозочных, команды начальников отделений,

надрывный стон вечно перегруженных машин -- все сливалось в один неприятно

резкий, но привычный уху фронтовика гам.

-- Погоняй, погоняй живей!..

-- Гляди, мост не выдержит!..

-- Трофим, у тебя там что-нибудь осталось?.. Кишки к ребрам примерзли,

честное благородное... Замерзаю! Дождь хлещет -- спасу нет!..

-- Кажись, кто-то выпил... Так и есть -- фляга пуста... Кто же это?

Шум медленно плыл над селом, пугая жителей, притаившихся в нетерпеливом

и робком ожидании.

Кузьмич свернул в узкий переулок и остановился у немудрящей хатенки, на

стене которой чья-то заботливая рука написала условный знак, показывавший

место расположения разведчиков. То, что хата стояла на отшибе, вполне

удовлетворяло Кузьмича.

-- Тут-то оно поспокойней: бомбить поменьше будут, язви их в корень! --

рассудил он, подойдя к хижине и решительно барабаня крепким кулаком по

ветхим воротам.

За время своего заграничного путешествия Пинчук и Кузьмич успели

уразуметь некую премудрость из жизни хозяйственной братии.

-- Знать свое место трэба, -- часто говаривал Петр Тарасович сам себе.

Это означало, что никогда ему, старшине, не следует совать свой нос в

хорошую хату. Во-первых, потому, что хорошие хаты почти всегда находятся в

центре села и, значит, их перво-наперво бомбят немецкие бомбардировщики;

во-вторых, -- и это, пожалуй, было самое важное, -- в хороших хатах богатеи

живут, народ несговорчивый насчет, скажем, фуража для лошадей и всего

прочего. Пинчук и Кузьмич не хотели иметь с ними дело еще и по "классовым

соображениям", как пояснял Петр Тарасович. С бедными же у них как-то всегда

все получалось по-хорошему: они до сих пор не могли забыть своей большой

дружбы с Александру Бокулеем из Гарманешти и старым солдатом -- конюхом

Ионом из боярской усадьбы Штенбергов.

-- Як там твоя труба, Кузьмич, стоит чи ни? -- частенько спрашивал

ездового Пинчук.

-- А что ей сделается? Уж коли я сложу, так не развалится, -- не без

хвастливости отвечал сибиряк. -- Целую вечность будет стоять, язви ее!.. Все

развалится в прах, а моя труба будет стоять. Вот проверь!

...На стук в ворота хозяин вышел не скоро. Он отворил их только тогда,

когда к стуку Кузьмич присоединил свои крепко присоленные слова.

-- Йо напот! Здравствуй, товарищ, -- заулыбался старикашка -- румынский

мадьяр.

-- Здравствуй, здравствуй! А что испугался-то, съем, что ли, тебя?

-- Думал, румынские офицеры...

-- Что, безобразничают?

Старик мадьяр горестно кивнул головой.

-- Не будет этого вскорости. Еще друзьями-братьями станете, как,

скажем, в нашей стране. Тыщи разных народностей живут вместе, и все товарищи

друг дружке...

Кузьмич говорил с хозяином по-русски, не растрачивая попусту тот

немногий запас венгерских слов, которые они на всякий случай успели разучить

с Пинчуком по дороге: сибиряк знал, что почти все венгерские мужчины его лет

и старше побывали в русском плену после первой мировой войны и вполне сносно

изъясняются по-нашему.

-- В России был? -- спросил для верности Кузьмич старика, помогавшего

ему распрягать лошадей.

-- Был, -- ответил тот. -- Россия хороший...

-- Хороший-хороший, а небось сына против русских воевать послал? --

допытывался Кузьмич, довольный тем, что Пинчук, захватив с собой спирт и

теплую одежду, выехал к разведчикам на Мурешул и ему, Кузьмичу, теперь никто

не мешал беседовать с иностранцем.

-- Сына... под Воронежем... убили... -- признался мадьяр, и ездовой

заметил, как его большие, земляного цвета руки знобко затряслись, худое лицо

сморщилось, глаза стали мокрыми.

-- Эх вы, вояки... -- неопределенно пробурчал Кузьмич, отводя лошадей

под навес. -- А овсеца мерки две у тебя найдется? -- крикнул он оттуда

хозяину.

-- Нет, товарищ. Я имел мало земли. Овес негде сеять. Много земли у

графа Эстергази, у меня -- мало...

Кузьмич посмотрел на старика и сразу подобрел.

-- Как тебя зовут?

-- Янош, -- охотно ответил крестьянин и заулыбался.

-- А меня Иваном величают. Иваном Кузьмичом. Янош и Иван -- одно и то

же. Тезки, стало быть, мы с тобой... а?

-- Тетка, тетка, -- весело залопотал венгр.

-- Вот что, "тетка", овса-то все-таки надо достать, -- уже серьезно

заговорил Кузьмич. -- Тылы наши с фуражом поотстали малость. Сам знаешь,

горы. А лошадей кормить надо. Понял?

Хозяин на минуту задумался, потом, что-то сообразив, взял у Кузьмича

мешок и вышел на улицу. Вернулся с овсом только ночью.

-- Со склада графа Эстергази, -- воровато и испуганно озираясь, словно

за ним следил сам граф, проговорил он и печально добавил: -- Узнает --

убьет... Тут вот и листовки ночью с самолетов разбрасывали такие... Пишут в

них: если будете, мол, помогать русской армии и грабить графские имения,

всех перевешаем...

-- Кто же разбрасывал эти поганые бумажки, язви его в душу? --

возмутился Кузьмич.

-- Написано с одной стороны по-румынски, а с другой -- по-мадьярски.

Немцы, наверное.

-- Они, стало быть, -- согласился Кузьмин и успокоил хозяина: -- А ты,

Иван, то бишь... Янош, того... не пугайся. Песенка графа спета.

Убрав коней, Кузьмич и хозяин вошли в дом. Молодой разведчик уже спал.

Лачуга в другой комнате с помощью хозяйки что-то готовил для разведчиков.

Пинчука все еще не было.

Венгр, принявший ездового за старшего, провел его в горницу, где

Кузьмича ждала уже постель. Но спать сибиряку не хотелось, и они

разговорились с хозяином, который к тому времени уже успокоился совершенно и

так пообвыкся, что то и дело шлепал Кузьмича по плечу своей тяжелой ручищей.

-- Видал я у тебя, Янош, под сараем соху. Клячонка небось еле тащит ее.

А у нас трактор, -- неожиданно похвастался сибиряк. -- Выехал в поле с

четырехлемешным -- сердце поет, радуется, стало быть...

-- Трактора и тут есть... У богатых.

-- То я знаю, -- солидно подтвердил Кузьмин. -- Да вам-то от этого

какая же польза?

-- Никакой, -- вздохнул крестьянин и неожиданно спросил: -- А земли у

тебя, Иван, много?

-- Больше, пожалуй, будет, чем у вашего... этого, как его... --

вспоминал Кузьмич, -- ну, как его, черта... Газы, что ли?

-- Эстергази, -- подсказал хозяин.

-- Ну да! Он. Так вот, побoлe, чем у него.

-- Так ты тоже граф? -- изумился старый мадьяр, подозрительно косясь на

просмоленные шаровары ездового и на его заскорузлые руки.

Кузьмич рассмеялся.

-- Граф! Нет, брат, нe граф, язви его, а подымай выше!

-- Кто же?

Кузьмич помолчал. Потом сказал серьезно:

-- А вот угадай!

-- Нет, -- Янош улыбнулся, -- никакой ты не граф, ты наш... крестьянин.

Но почему у тебя столько земли? Я слышал, что у вас так... но...

-- А вот потому, садовая твоя голова, что живем да работаем мы сообща.

И Кузьмич, поощряемый нетерпеливым любопытством хозяина и еще более

нетерпеливым желанием рассказать правду о своей стране, о людях ее, в