Крещение

— У меня винтовка двенадцать тридцать три ноль три, с полуторным прицелом, ежели…

— Как же я с ними, товарищ лейтенант? Много тяжелых.

— Кто может, пусть уходят в тыл. Тяжелых заберем при отходе.

— Уходят! Братцы, это что же такое! — истошно завопил Рукосуев и, подбежав к окопу бронебойщика, пал за ружье. Сам бронебойщик, на ощупь скобливший подбородок безопасной бритвой, глазом не успел моргнуть — Рукосуев выстрелил. Это был первый выстрел в обороне, и его слышали все, недоумевая, кто это и куда стрелял.

— По изменникам Родины! — скрипел зубами Рукосуев и, отбиваясь от наседавшего бронебойщика, сделал еще три выстрела. Ошеломленное понизовье местами залегло, замешалось.

— Напрасно это мы его, — вздохнул бронебойщик. — Не то мы сделали. Не то.

— Кто тут стрелял? Я спрашиваю, командует кто?

— Кто командует? — шагая вдоль обороны, кричал командир, раскачивая отяжеленной пистолетом рукой. Охватов вроде бы слышал когда-то этот несильный голос, но не хотел узнавать его, а разглядывал Рукосуева и ничего не мог сделать с подступившими к горлу слезами.

— Стреляй — не пойду. У этого проклятого Недокура опять вся рожа красными пятнами взялась.

— Ну не пойдет он, — уговаривал Охватов.

— Да не в нем дело. Просто ослабление духа. Никак ты этого не поймешь.

— Не я командую вами! Ах, не я! Я бы вам всучил щетинку.

— Ты тут командуешь? — спросил подполковник, дулом пистолета поворачивая к себе Охватова — тот повернулся и некоторое время слепым взором глядел на командира, не понимая его вопросов. — Ты знаешь, что бывает за такие штучки?

— Ошалел вот один. — Охватов пошевелил автоматом в сторону окопчика, и подполковник все понял, но потока злости своей не мог остановить.

— Ты командир или у тебя всяк себе командир?

— Я, товарищ подполковник, докладываю вам, что ошалел вот один, у него сестры и больная мать в Воронеже.

— Да ведь ты Охватов?

— Я, товарищ подполковник, — узнав своего бывшего комбата майора Афанасьева, промолвил Охватов и прерывисто, со всхлипом вздохнул — хотел обрадоваться встрече и не мог, хотел обнять Афанасьева, как отца, и побоялся, хотел заплакать от вины и отчаяния, но все это подавил в себе, горько и растерянно улыбаясь.

— Все еще пьем чашу крестных мук. А ты, видать, садовая головушка, в заслоне? Жаль, а чем я тебе помогу? Вот без малого на весь полк три патрона. — Афанасьев похлопал по кобуре и подал руку Охватову: — Давай держись. Бог даст, увидимся. Я о тебе хорошо помню. — Подполковник крепким шагом пошел к дороге, но вдруг обернулся и спросил: — Ольга-то Коровина — как? Я знал, что так оно и будет. Жертвенности много было в ее лице.

— А у меня? — с невольной тревогой вырвалось у Охватова и, чтобы придать вопросу шутливый тон, улыбнулся тускло и неловко.

— На тебе, Охватов, вся Россия держится. Береги себя, елико возможно. Встать! Шагом марш!