В степях донских

Мамонтова прервал хриплый, клокочущий смех Лазарева. Как всегда пьяный, развязный, самодовольный, полковник нетерпеливо пробасил:

— Н-н-н-е вижу причин к унынию... Тоже мне нашли противника. Хо-хо-хо... Щаденко! Полководец великий! Ха-ха-ха! Портной собрал со всей округи босяков. И это войско?

— Напрасно изволите язвить, полковник, — сурово повел седой бровью Мамонтов. — Как известно, под давлением этого войска вы, кадровый, опытный полковник царской службы, предпочли поспешно переместиться на две сотни верст восточнее своего района действий.

— Да дайте мне пару сотен моих лихих казаков — и от этой голытьбы клочьев не останется! — натужно прохрипел Лазарев и, по-волчьи повернув налитое кровью рыхлое лицо, уставился на Маркова, ожидая поддержки. Пышные седые усы Мамонтова прятали насмешливую улыбку, тонкий, прямой нос нервно вздрагивал — по всему видно, он готов повысить голос, чтобы призвать к порядку хвастливого выскочку, но в это время со своего места поднялся Марков и попросил слова. Мамонтов молча кивнул.

— Я полагаю, — начал спокойно полковник, — отряды Щаденко допускать в Чир не следует. У нас есть все возможности разгромить их на подходе к станции. Я предлагаю...

До поздней ночи в доме одного из видных богатеев станицы горел свет. Это вожаки мятежа, склонившись над картой, обдумывали план разгрома наших отрядов. Договорились: пропустить их до станции Чир, но не дать закрепиться и нанести концентрированный удар.

Закрывая совещание и пожимая на прощание руки, Мамонтов напутствовал своих подручных тоном приказа:

— В плен не брать. Если поднимут руки на поле боя, рубить беспощадно. Надо показать станичникам, что мы собрались не шутить с красными.  

Отдавая подобное распоряжение, полковник, конечно, не предполагал, что все его приказы вскоре станут известны нашему командованию. Той же ночью красногвардейцы захватили участника этого совещания белоказачьего сотника Полякова, который и поведал нам о замыслах врага.

Наступление началось утром. До позднего вечера гремел бой на подступах к станции Чир.

Десятки раз белоказаки бросались в атаки на наши цепи. Бойцы, прижавшись к раскисшей земле, грязные, промокшие до нитки, встречали их дружными злыми залпами. Кони противника, загнанные, в пене, неслись на продрогших, измученных бойцов, но, встретив огненную завесу, поворачивали и, разбрасывая жирные комья грязи, мчались обратно. К вечеру натиск мятежников несколько ослаб. Красногвардейцам удалось отбить все атаки.

Однако и на этот раз противник остался верен своей коварной привычке: когда мы, заняв Чир, начали очищать станцию от скопившихся здесь эшелонов, белоказаки неожиданно бросились в контратаку, рассчитывая посеять панику и вернуть потерянное. Надо признаться, они уже приближались к своей цели. Многие красногвардейцы, увидев несущуюся на них со свистом и гиканьем лавину, сверкающие в лучах заходящего солнца шашки, дрогнули. Некоторые бросились к маневровому паровозу, влезли в кабину, наставили винтовки на машиниста:

— Бросай вагоны, ворочай до моста!

— Живо, тебе говорят!

В панике, казалось, невозможно навести порядок. Грозные, охрипшие, с наганами в руках носились между валами бушующей толпы командиры, кричали, грозили, стреляли вверх, но дикий рев обезумевшей лавины гасил их голоса.

А сотни три белоказаков, вырвавшись с хутора Максимкина, загибали кольцо окружения. Вот они уже поднялись на пружинистых ногах, готовясь к рубке.

Спасли положение подоспевший командир Каменского батальона Иван Матвеевич Прилуцкий и пулеметы, расставленные нами на окраинах станции. Не доверяя тишине и словно предчувствуя недоброе, комбат приказал двум пулеметным расчетам занять огневые позиции: одному на ветряке, другому у дороги, ведущей на Нижне-Чирскую.  Пулеметчиков подобрали надежных: Пришепина, Железнова, Марусю Семикозову. Два пулемета имелись в запасе, и, когда началась паника, расчеты побежали к станции. Здесь уже шумел Щаденко.

— Где пулеметы? Почему молчат?!

Но объяснить не успели. Расчеты вместе с Прилуцким кинулись к пулеметам и, стащив их на тендер паровоза, открыли огонь по атакующим. Услышав пулеметную дробь, стали приходить в себя и бойцы. Первыми залегли и открыли огонь из винтовок красногвардейцы Сулинского отряда.

Поредевшая лавина врага дрогнула, свернула в сторону, а потом помчалась к станционным постройкам. Но оттуда полоснули пулеметы третьего батальона 1-го Донецкого полка. Казаки рванулись в сторону хутора Ерицкого, откуда спешило несколько сотен белогвардейцев. Подпустив противника поближе, пулеметчики открыли ураганный огонь почти в упор по атакующим. Мамонтовцы, не ожидая столь внезапного отпора, повернули назад и ушли в сторону Нижне-Чирской.

Коварная хитрость противника не удалась, станцию Чир красногвардейцы отстояли.

Теперь, думалось, мы у самой цели. Еще рывок — и падет очаг мятежа — станица Нижне-Чирская. Но вдруг в одну ночь рухнули наши планы: весна взяла свои права. Вздувшийся, посиневший лед на реке Чир превратился в мелкое крошево. Река хлынула из берегов, затопила поймы, луга. Степь превратилась в непролазное, хлипкое болото.

И все же командование решило не отступать от принятого плана.

— Давай ломай сараи, сколачивай плоты, — приказал Щаденко, — будем форсировать реку.

Пока сколачивали плоты, произошло то, чего никто из нас не ожидал: под видом поисков переправочных средств командир Царицынского отряда Сергеев вместе со своими бойцами самовольно уехал в Царицын.

А вслед за этим пришел неожиданный, удививший всех бойцов и командиров приказ недавно назначенного командующего войсками Донревкома Смирнова: отойти на исходные позиции для накопления сил и перегруппировки. От этого приказа за версту разило изменой, в которой мы убедились воочию немного позже. Вскоре  прибыл и представитель от ВРК, который вместо решительных действий против мятежников стал настаивать на переговорах и мирном разрешении конфликта с казаками. Пришлось подчиниться.

Каменский батальон вернулся в свою станицу, другие отряды также вскоре прибыли в родные места. Но, обгоняя нас, неслась вперед волна мятежа: восстали станицы Екатерининская, Ермаковская, готовились к мятежу станицы Белокалитвенская, Гундоровская. Об этом мы узнали в момент вступления в Каменскую.

Бойцы нашего отряда встретили пароконную телегу в сопровождении двух казаков. Они оказались из Гундоровской. Нагруженная подвода показалась подозрительной.

— Что везете, братишки? — дружелюбно спросили красногвардейцы.

— Продукт, стало быть.

— Не угостите ли?

— Самим треба.

Кто-то поднял брезент и увидел оружие.

— Хорош продукт, — иронически заметил один из бойцов.

Как показало расследование, оружие казаки получили в Каменском арсенале по распоряжению члена окрисполкома Терехова и заведующего военным отделом Иванова. Изменники, оказывается, пробрались даже в окрисполком!

Тревожно стало в станице. Враг наглел. Богатеи и офицеры, враждебно настроенные к Советской власти, открыто вели агитацию за восстание, готовились к схватке. Чувствуя, что в Каменской им не удастся это черное дело, они уходили туда, где начались мятежи. Тогда по приказу командования красногвардейских отрядов вокруг станицы расставили посты, которым поручили ловить беглецов.

Как-то темной апрельской ночью мы стояли в дозоре. Шел теплый настойчивый дождик, по низинам и оврагам полз сырой, тяжелый туман. Промокшие, усталые бойцы молча лежали под кустами, на раскинутой соломе, зорко вглядываясь в непроглядную темень. Но все вокруг безмолвствовало. Только изредка где-то возникнет короткий писк да шелест в прошлогодней траве мышей-полевок.  

Перед самым рассветом совсем близко послышались фырканье лошади и приглушенный топот копыт. Мы насторожились и минуты через две увидели двух всадников, едущих по полю в сторону станции Лихая. По выправке и тому, как всадники важно держались в седлах, сомнений не могло быть — птицы не из рядовых. Оба конника в плащах, высоких смушковых папахах. Лошади тоже такие роскошные и породистые, каких в Каменской не водилось. Особенно привлек наше внимание конь переднего всадника — гнедой золотистой шерсти дончак, обе передние ноги в белых чулках. Выгнув великолепную крутую шею, он шел боком, косясь на отставшего соседа, прося повода.