Птицы поют на рассвете

Уже и Натан ощутил ноющую боль в руках.

Медленно опустили они плащ-палатку на землю.

— Как, дружище? — припал Натан к Плещееву.

Тот не откликнулся.

Прасковья Сидоровна побежала к берегу, вернулась. Наклонилась к Плещееву, поднесла к его губам полные ладони воды. Он тихо вздохнул.

И только сейчас Натан подумал: что делать с раненым? До лагеря не донести. Что же делать? Этого он не знал. Сознание своей беспомощности парализовало его, он почувствовал себя таким слабым, что и подняться не мог.

— Сидоровна, — сказал он. — Что делать?

Она услышала жалобный голос и не узнала Натана. Сейчас, ночью, в ожидании погони, возле раненого Плещеева, вдалеке от лагеря, голос этот лишал ее опоры. Она испугалась. Но овладела собой. «Надо куда-нибудь прибиться. Куда-нибудь в надежное место. А там — ей или Натану побыстрей добраться до отряда».

— Натан, если донести его до той деревни? До большой, откуда мы повернули? Побудешь с ним в овраге. А я пойду, разузнаю, как и что. Люди-то живут там наши. Найдется же добрая душа. А потом дадим знать в отряд.

— Да, Сидоровна. Пошли. — Натан поднялся с земли. Он обрел уверенность, и в нем опять пробудилась сила. — Пошли.

— Натан, — почти неслышный голос Плещеева. — Оставьте меня…

— Не болтай ерунду!

— Пропадете. Подальше забирайтесь в лес, пока не поздно. Пропадете. — Не слова, скорее хрип. — А меня оставьте… Вот здесь… — Плещеев взглядом показал на куст. Куст выбросил маленькие, светло-зеленые, тугие на вид листочки. — А к вечеру я кончусь… Во мне уже ничего не осталось…

— Не болтай ерунду!

В овраге прохладно и темно, утро сюда еще не спустилось.

Плещеев лежал на плащ-палатке, под головой ватник Натана. Натан смотрел в его помертвевшее лицо, на котором заострились скулы, нос, лоб как-то выдался вперед и глаза запали внутрь. «Потерял много крови», — подумал Натан. Пуля пробила плечо и грудь слева. Плохо. Совсем плохо. Натан сознавал это. Как только вернется Прасковья Сидоровна и удастся куда-нибудь пристроить Плещеева, он помчится в лагерь. Может быть, еще можно помочь. Он понимал, что дело плохо, и все-таки верил — обойдется. Выдержал же Плещеев тогда, в плену, когда был ранен. «Обойдется и теперь, — говорил Натан самому себе. — Обойдется…»

Натан сидел на земле, холодной и зеленоватой. Он услышал, в небе двигался гул. Гул приближался, и по урчанию моторов узнал: немец. «Куда его несет?» Поднял лицо кверху, и в глаза, будто обожгло их, хлынул синий свет. Прямо на овраг со стороны леса, со стороны Турчиной балки, шла «рама», словно именно Натана и Плещеева искал летчик. Самолет, сверкнув на солнце, растворился в воздухе.

Натану показалось, что и Плещеев следил за «рамой». Он услышал:

— А дела не сделали, — простонал тот.

— Наполовину.

Натан поправил ватник под головой Плещеева.

— Половина дела сделана. Самая главная половина, — повторил убежденным тоном. — Как же, дружище! А твои гранаты и куча костей и мяса, а немцы, побитые в балке, да взрывчатка в мешках, брошенная на дороге, — это же не «тьфу»! Подумают, что в местности этой появилось целое партизанское соединение. — И он опять внимательно взглянул на Плещеева. — Взрывчатку жалко, конечно. Пригодилась бы. Да пусть. Больше вещественных доказательств, что появились партизаны.

— Натан, не теряй время. Натан…

— Сказал же тебе, не болтай ерунду!

Плещеев приподнял дрожащую ладонь, согнул в кулак, потом раскрыл, пошевелил пальцами, и жест этот говорил, как больно ему сейчас. Сказать об этом он уже не мог. А через несколько минут и руку поднять был не в силах. Натан увидел, что открытые глаза Плещеева не смотрят, и они уже не темные, а какие-то белые. Натан не мог этой перемены постичь до конца. И он растерянно всматривался в лицо, посиневшее лицо, всматривался так, будто впервые его видит. Решительность, доброта, тревожное раздумье, все, что лицо Плещеева еще отражало минуту назад, стерлось, и вместо этого — расплывшиеся неподвижные черты, уже ничего не выражавшие. И Натан вдруг понял: Плещеева уже нет.

— Дружище! Брат! Брат!

Натан обхватил плечи Плещеева и тряс, и тряс их, словно это могло вернуть его сюда, в овраг, на плащ-палатку… Веки Натана тяжело опустились и отстранили от него синий свет, падавший с неба, овражный куст, выбросивший тугие листочки, зеленоватые волны задетой ветром травы. Все это как бы ушло вместе с тем, чье спокойное тело теребили испуганные руки Натана. «Брат, брат…» Он увидел вытянувшиеся ноги Плещеева. На носках сапог, на подошвах желтела присохшая глина. Странно было видеть ноги, которым уже не стоять на земле.

Когда Прасковья Сидоровна вернулась, ей показалось: оба мертвы. Натан уткнул мокрое лицо в грудь Плещеева и безмолвно лежал. Прасковья Сидоровна потерянно опустила руки, немо постояла немного, повернулась и снова направилась в деревню. Уже не угол просить для раненого, — лопату…

Солнце перешло на другую сторону оврага, но Натан больше не видел света, только тень: не разгибая спины, рыл яму у куста со светло-зелеными, тугими на вид листочками.

В сумерки они подходили к лесу. Натан продел руку под ремень автомата, висевшего на плече. Перед глазами стоял холмик в овраге, у куста, словно не позади он остался, а все время был впереди. Натан посмотрел на Прасковью Сидоровну и понял, что мысли ее тоже там, у холмика, где остался Плещеев, один, совсем один. Натан думал о нем, как о живом — он отлучился и вот-вот догонит их, уже догоняет…

Натан и в самом деле услышал шум за спиной. Он обернулся и замер: через поляну бежали два немца.

— Хальт!

Никакого сомнения, это относилось к нему и Прасковье Сидоровне.

Привычным движением вскинул Натан автомат и выпустил очередь.

— Сидоровна, беги! Беги! Я буду сдерживать!

Прасковья Сидоровна перебегала от дерева к дереву. Дальше, дальше в чащу. Натан тоже успел укрыться за ствол ближайшей сосны. Немцев он потерял из виду.

Оттуда, с поляны, раздался долгий автоматный треск. Натан не ответил. Треск повторился. На землю с шорохом падали отбитые ветки. Натан недвижно лежал за сосной. Немцев он по-прежнему не видел. «Залегли. Бьют наугад». Он стал отползать. «Побоятся в лес». Он быстро поднялся с земли, и в то же мгновенье резкая дробь застучала по стволам. Теперь били ниже, по комлям. «Значит, заметили». Он увидел за сосной, у которой недавно лежал, чью-то голову. Одна цель уже есть. Он дал туда очередь. Короткую. Он берег патроны. Сосна откликнулась. И кто-то невидимый ударил сбоку. «Это второй немец, — подумал Натан. — Но где он?»

Больше не стреляли. «Чего-то выжидают». Надо оторваться от преследователей. И Натан ринулся в гущу. Деревья стиснули его со всех сторон. Очереди шли ему вслед. Он оборачивался и тоже стрелял. Он подумал о немце, у которого вышиб из рук автомат и которого придушила Прасковья Сидоровна. «Хоть она вернется в лагерь». Выстрелы становились реже.

А он петлял, на минуту прислонялся к какому-нибудь кряжистому дереву и опять бежал. Ему показалось, что уже ушел от погони. И вдруг затарахтел пулемет. «Бьет с опушки», — определил Натан. Вчерашняя ночь подняла переполох, даже «раму» пустили… Полет самолета над лесом, над балкой, вдоль деревни у оврага Натан связывал с автоматчиками, с пулеметом, бившим с опушки. Решили, видно, что в районе переправы появились партизанские силы. Верно говорил он Плещееву: боевое задание наполовину выполнено. Хотели же командир и комиссар заставить немцев искать партизан здесь.

Опять затарахтел пулемет. И пуля впилась в мышцу повыше правого локтя. Скорчившись от боли, Натан присел. Кровь хлынула на ватник. Но он не видел крови. Левой рукой сжал он место, откуда рвалась боль, между пальцами потекли теплые струи.

«Дальше, дальше… — поторапливал себя Натан. — Дальше!..» И, сжимая ладонью рану, уходил в глубь леса.

49

Ночью, сообщила радиограмма из Москвы, самолет выбросит на Гиблый остров груз. Батареи для рации. Еще кое-что. «Двое справятся, — подумал Кирилл. — Груз небольшой». Михась и Толя Дуник отправились на Гиблый остров. И не вернулись. Ушли четыре дня назад.