Записки солдата

«Значит, так и есть, у трактористов что-то случилось», — подумал он.

— О жести, Федор Пилипович, надо побеспокоиться, — сказал один из плотников, свертывая самокрутку. — Когда дом покрыт — это уже дом. Товарищ секретарь правильно говорит, — он кивнул на бригадира, — Дворец надо покрыть до жатвы. И об олифе для краски тоже надо подумать.

Олифа у председателя давно приготовлена, но замечание колхозника не обидело его: человек волнуется, живет одной заботой с ним. Сагайдак еще раз оглядел производство, прислушался к ритмичному ходу двигателя пилорамы и сел на линейку.

До тракторов было километра три, и председатель, погоняя лошадь, ехал среди нив, любуясь ровными рядками яровых, которые расстилались до самого горизонта.

— Хорошо! — проговорил он вслух и, сняв шапку, подставил солнцу лысину.

Дальше начинались озимые. Разноцветные платочки полольщиц мелькали в ярко-зеленой пшенице. Длинная шеренга их приближалась к дороге, и непрополотый клин сужался так ощутимо быстро, что казалось, зеленая волна катится, смывая на пути желтые, алые и синие островки бурьяна.

«Хорошо!» — подумал Федор Пилипович и остановил лошадь, поджидая бригадира Кривенко, который с сердитым видом приближался к нему.

— Я буду жаловаться! — подходя, сказал Кривенко. — Что это такое? Каждый будет мне указывать! Я отвечаю перед правлением, а меня будет поучать всякий почтальон!

— Что случилось? — спокойно спросил Сагайдак.

— Как что? Сегодня он опять при всех завел разговор о люцерне. Зачем я позволяю пасти на ней свиней. «Ты, такой-сякой, не хозяин. Люцерна, говорит, семенная». Не спорю, что семенная. «Ты, говорит, как бригадир должен запретить уничтожать семена. Должен поставить об этом вопрос на правлении, а не поможет — до района дойти. Это, говорит, антигосударственное дело».

Федор Пилипович вспомнил, что старик почтальон, называвший себя «основателем», так как был в числе первых организаторов колхоза, и ему говорил об этой люцерне. Старик, конечно, прав. Но свиноферма образцовая, а весной тяжело было с кормами, и председатель сквозь пальцы смотрел, когда заведующий фермой Копа пускал свиней в люцерну.

— На что же ты обижаешься? — удивился Сагайдак. — Почтальон такой же колхозник, как и ты. Высказывает свои мысли. Что же ты хочешь, закрыть ему рот?

— Я не возражаю, он имеет право говорить, Федор Пилипович, но вы подсчитайте, что дороже: один гектар люцерны или целая свиноферма? Это во-первых, а во-вторых, при чем тут антигосударственное дело? Я ведь о колхозных свиньях забочусь и таких разговоров больше не потерплю.

— Я бы поблагодарил старика за совет.

— За что же благодарить? За то, что ругает? — искренне удивился Кривенко.

— Если ругает правильно — так за то, что ругает, — улыбнулся Федор Пилипович.

— Ну, как хотите, — нахмурившись, ответил бригадир. — Только он мой авторитет подрывает.

Раздался мощный гул тракторов, и перед глазами Сагайдака снова всплыло возмущенное лицо секретаря райкома.

— Ничего, помиритесь, — проговорил он и подхлестнул лошадь. — У меня сегодня еще дела есть.

Механик тракторной бригады встретил председателя словами:

— За пахоту будьте спокойны: сегодня сам товарищ Горб проверял.

— И ничего не сказал? Не сердился?

— Наоборот — похвалил!

«Что же могло случиться?» — подумал председатель и, пообещав трактористам выписать на завтра мяса, повернул линейку к селу, чтобы закончить день телефонными разговорами в сельсовете.

Из сельсовета позвонил в МТС и договорился, что за двумя жнейками, которые обещал директор, можно прислать хоть сегодня. Потом вызвал райсоюз и узнал, что кровельное железо ждут завтра.

— Товарищ Горб сегодня заезжал к вам? — спросил председатель сельсовета.

— А что? — дипломатически ответил Федор Пилипович.

— Да он вроде от вас ехал…

Сагайдак ничего не сказал и стал перебирать сложенные на столе газеты. Вдруг взгляд его остановился на статье в районной газете, и он наконец понял, почему товарищ Горб сегодня проехал не своей обычной дорогой, а возле люцерны, почему он так сердито погрозил пальцем и что именно прокричал. Статья называлась «Больше внимания семенникам люцерны». И написал ее товарищ Горб.

— Некоторые руководители колхозов, — сказал председатель сельсовета, — взять хотя бы Чайченко из «Красного партизана», посеяли люцерну на такой земле… — он покачал головой, — комья вот этакие лежат… Да там не то что люцерна — лебеда не вырастет… Вызывают на бюро райкома.

— Чайченко?

— Чайченко и меня.

— А меня?

— Вас-то зачем? У вас люцерна как море зеленая, аж черная!

Федор Пилипович с теплым чувством вспомнил о секретаре райкома. Товарищ Горб надеется на него, знает, что Сагайдак если даже и допустит ошибку, то сейчас же выправит ее. И оттого, что Горб не сказал о неполадках в колхозе «Октябрь» председателю сельсовета, Федор Пилипович почувствовал еще бо́льшую неловкость за допущенную близорукость.

Быстро распрощавшись, Сагайдак вышел на улицу и поехал к участку семенной люцерны.

Там он увидел стадо свиней.

Как ни был взволнован председатель, он сдержался и не бросился сам выгонять свиней, не накричал на пастуха. В колхозе существует твердо установленная система, и, чтобы эта система не нарушилась, председатель не должен подменять ответственных лиц.

Он внимательно осмотрел потраву и повернул линейку обратно.

К свиноферме Федор Пилипович подъехал с абсолютно спокойным лицом. Он тяжело спрыгнул с линейки и, разминаясь после долгого сидения, подошел к Копе и пожал ему руку.

— Подкармливаешь свинок… на семенниках? — сказал он с подчеркнутым равнодушием, и Копа сразу понял, что председатель сердится.

— Федор Пилипович… — начал Копа, оправдываясь.

— Меня интересует, — не слушая заведующего свинофермой, продолжал Сагайдак, — если бы ты у своего отца так потравил люцерну? Ох и огрел бы он тебя кнутом…

— Да у моего отца ни свиней, ни люцерны не было, — пошутил Копа.

— Не было?! А у тебя есть! То-то и обидно, если ты не понимаешь, что это твоя люцерна. Твоя!

— Ну это уж вы, Федор Пилипович, обижаете меня! Как это я не понимаю? Что я, мальчишка, что ли… Я у командующего фронтом, у маршала, в личной охране служил! Свиньи в люцерне не впервой пасутся. Все видели…

— А вот чтоб больше я не видел! Понял?

Рассерженный председатель сел на линейку и, словно не обращая внимания на то, как Копа, засовывая пустой рукав гимнастерки в карман, побежал к свиньям, на ходу выкрикивая угрозы пастуху, взмахнул вожжами.

Сагайдак доехал до конюшни, отдал лошадь, пешком дошел до дому и, быстро пообедав, направился в контору.

Солнце зашло. От пруда тянуло вечерней прохладой. Невидимые уже блестящие восковые листочки молодых тополей издавали тонкий, ни с чем не сравнимый аромат. Где-то на окраине села звучала песня — девушки возвращались с поля.

Это были самые приятные часы. После работы в комнату правления набивалось полно людей. Подводили итоги трудового дня, говорили о вчерашнем и сегодняшнем, мечтали о будущем, обсуждали всяческие нужды, составляли планы на завтрашний день, рассказывали обо всех самых интересных событиях, происшедших сегодня в «Октябре» и в соседних колхозах, в стране, во всем мире. И какая-нибудь звеньевая или рядовой колхозник, пришедшие проверить правильность записи трудодней, увлеченные этим нерегламентированным собранием, где обсуждались в малейших подробностях итоги прожитого дня, сидели здесь до глубокой ночи.

Когда Федор Пилипович вошел в комнату, там уже было полно народу. Один из бригадиров сдавал счетоводу рапорт за день, Кривенко читал газету, секретарь парторганизации Галий что-то подсчитывал на бумаге. У стен на длинных скамьях сидели колхозники, слушая, как Копа рассказывал о своей службе в личной охране командующего фронтом.

Федор Пилипович сел к своему столу.

— Что интересного в газете? — спросил он приветливо, с равнодушием, за которым крылся подвох.