Записки солдата

Серьезное лицо Петровича не разглаживала теперь улыбка.

— Я свои двести процентов с хвостиком сегодня дал, — отвечал он серьезно. — Задержка за тобой.

— Золотые у тебя руки, Петрович… А у меня что-то не того… Ну, я после смены останусь, чтобы до ста двадцати дотянуть. А ты как? Может, вместе домой пойдем?

Петрович с минуту молчал.

— А что ж! Давай. Электросварщики во второй смене совсем слабенькие.

И, вместо того чтобы идти домой, Петрович надевал защитную маску.

Однажды, окончив работу, он присел на ящик из-под деталей и, задумавшись, наблюдал, как вторая смена сварщиков приваривала уголки к каркасам. Они работали так же, как Петрович, правда немного медленнее, — им не хватало его мастерства, его золотых рук.

Вдруг выражение задумчивости исчезло с лица старика. Он впервые сообразил, что видит собственную работу со стороны. И тут же заметил, что лишние движения, которые делали сварщики, делает и он сам.

С минуту Петрович сидел пораженный. Потом каким-то новым взглядом обвел весь цех. Его острые, колючие глаза задерживались на станках, которые время от времени останавливались, на движениях рабочих, на фигуре Лукича. Лукич выключил станок и, укоризненно качая головой, стал рассматривать резец. Потом порылся в ящике с инструментами и, не найдя, очевидно, нужного, вынул кисет, оторвал бумажку, старательно согнул ее, чтобы получился желобок, насыпал щепотку махорки, добавил еще и наконец свернул самокрутку. Еще раз поглядел на резец и, снова укоризненно покачав головой, вытащил зажигалку. Щелкнув несколько раз и уверившись, что «аппарат отказывает», Лукич с самокруткой в одной руке и с резцом в другой подошел к соседу прикурить. Минуты три он стоял, показывая резец рабочему. Слов Петрович не слышал, но по движениям и по выражению лица друга понимал, что тот кого-то обвиняет.

Вдруг Петровичу вспомнилось, как его приятель собирался рыбачить. Но теперь это воспоминание вызвало не улыбку, а только неприязнь.

Лукич пошел в кладовую, а Петрович, оглядев его одинокий неподвижный станок, задумался. Мысль о том, как можно избежать лишних движений при электросварке, опять овладела им. Не спуская глаз со станка друга, он планировал свой завтрашний день. Еще не все было ясно, но старый мастер чувствовал, что уловил главное. Надо только додумать детали.

Лукич вернулся с новым резцом минут через двадцать, вставил его, закурил самокрутку и, заметив Петровича, подошел к нему.

— А ты что, не останешься сегодня? — спросил Лукич.

Сварщик молча смотрел на токаря, как оценщик, который вдруг увидел дефект на давно знакомой вещи.

— Нет, — думая о чем-то, сказал он. — Не останусь.

Лукич удивленно посмотрел на товарища:

— Почему? Ведь цех сегодня не выполнил задания.

Сварщик сдержал нараставшее раздражение и, стараясь быть спокойным, ответил:

— Цех? Ну и пусть выполняет, если не выполнил!

— Не думал я, что ты такой несознательный, — ласково проговорил токарь.

Глаза сварщика блеснули холодным огоньком. Он сделал паузу, чтобы не показать, как ему обидно, и, деланно улыбнувшись, переспросил:

— Несознательный?.. Гм… Вот и хочу стать сознательным. Пойду сегодня в клуб! На лекцию пойду! Газетку почитаю, плакаты погляжу… Я сегодня свои триста процентов дал, а теперь пойду уровень повышать. В клуб пойду!

Притворившись, что не понял намека, Лукич решил закончить разговор выводом:

— Значит, не остаешься? Не хочешь рыбки?

Петрович еще раз оценивающим взглядом смерил токаря.

— Ты, Лукич, думал когда-нибудь про социализм? — спросил он неожиданно.

— Как?.. — неуверенно проговорил старик. — Думал…

— Ну и что ж ты надумал?

— Что?.. Ну… хорошо всем… вообще…

— Вообще… — кивнул головой Петрович. — А вот не вообще, а о себе ты думал?

— Что это ты?.. Я на заводе днюю и ночую, — обиделся токарь.

— Не думал ты, Лукич, — задумчиво проговорил сварщик. — А ведь ты уже при социализме живешь! А днюешь и ночуешь потому, что работаешь не по-социалистически. Времени заводу отдаешь много, а вот сердца и ума мало.

— Я?! — окончательно обиделся токарь. — Да я не только что ум и сердце, я за социализм всю жизнь отдам!

— Жизнь? — И Петрович строго посмотрел на собеседника. — Жизнь отдай, когда попросят, а сейчас ее с толком на дело тратить надо. Ты за резцом полчаса ходил. А если бы думал о социализме, ты бы их штук десять заправил до работы. Ты пять минут самокрутку крутил! Завтра ты десять раз за материалом сходишь, да десять раз за инструментом, да еще с соседом поговоришь, да… — Сварщик сердито махнул рукой.

— А ты?! — задетый за живое, раздраженно проговорил Лукич. — А ты?! Если бы ты думал, так остался бы после работы.

— Эх! — вздохнул сварщик. — Темный ты человек, Лукич. — И, теряя самообладание, прибавил: — Иди! Иди, а то нормы и до утра не выполнишь.

Петрович отвернулся, зажег самокрутку и, нервно затягиваясь, стал присматриваться к работе сварщика. Тот, поднеся к каркасу уголок и приладив его, садился, брал аппарат, прилаживался, а сварив, вставал и шел за вторым уголком.

Посидев с полчаса, старик встал и, повеселев, направился к выходу. На пороге он встретился с обиженным взглядом токаря и, улыбнувшись, вышел из помещения.

Дома старый сварщик целый вечер о чем-то думал, покачивал головой и улыбался в усы.

Перед тем как лечь спать, он открыл ящик, где были аккуратно сложены крючки и другие рыболовные принадлежности.

— Не на рыбалку ли собрался? — удивилась жена.

— Завтра я вытяну сазана, — отвечая не жене, а собственным мыслям, проговорил старик.

— С Лукичом собрались? — не понимая, шутит муж или говорит правду, робко спросила она. — И день ведь не выходной…

— С Лукичом много не наловишь, — опять скорее себе, чем ей, ответил сварщик и начал разуваться.

Утром, когда Петрович вошел в цех, ему показалось, что вчерашняя обида не сошла с лица токаря. Только заметив какую-то особенную сосредоточенность и радостное волнение друга, токарь стал чаще посматривать на него.

Сварщик принес сразу все нужные для двух каркасов уголки, положил каждый на место и только тогда взял аппарат. По цеху разлился зеленый свет. Он гас на мгновенье и опять загорался, гас и загорался. Рабочие поворачивали головы от станков, удивленные необычайными темпами электросварки.

Лукич вначале только смотрел, потом не выдержал, бросил свой станок и подошел к сварщику.

Петрович уже закончил два каркаса. Он вытер пот со лба и, пряча улыбку, спросил:

— Ну как?

— Крепко! — с таким выражением, словно Петрович выловил из Донца пудового днепровского сазана, проговорил токарь. — Дневная норма! За один час дневная норма! Этак ведь ты за день восемьсот процентов дашь!

Петрович зажег папиросу, пригладил усы и оглянулся на цех. Заметив стоящий станок Лукича, кивнул головой:

— А у тебя не клюет…

— О, рыбаки опять про сазанов! У кого не клюет? — услышав конец фразы, подошел сменный мастер.

— Да это я рассказываю, — хитро прищурившись, сказал сварщик. — А как вытяну сазана, смотрю — мой приятель и свои удочки по-моему перестраивает…

Он повернулся лицом к Лукичу, который уже вынул кисет, оторвал бумагу и сгибал ее желобком.

— А ты говоришь, про социализм думаешь…

У Лукича на лбу собрались морщины. Он положил одну щепотку табаку, подумал и высыпал обратно в кисет.

— Голова у тебя, Петрович! — сказал он, пряча кисет в карман, и с решительным видом направился к своему станку.

Когда Лукич накануне выходного дня подошел к приятелю и кивнул в сторону литейного, сосредоточенное лицо сварщика впервые за несколько лет снова словно разгладилось. Сварщик, сдерживая улыбку, которая не хотела прятаться, ответил взволнованно:

— С вечера?

— Давай с вечера, Петрович…

Впервые за много лет они опять пришли к своему излюбленному месту на Донце; покрытый бурьяном окоп и выглядывающий из зарослей разбитый немецкий танк с треснувшей пушкой напоминали о черных, трудных днях.