Крещение

— Бревно! Деревня! Дундук! Дундук!

— Тебя тут ищут с самого вечера. Садись, посумерничаем.

— Вечера какие-то здесь…

— Да, вечера здесь теплые, густые, а погоди вот, запоют соловьи — то ли еще будет. С ума сойдешь, Охватов. Весны здесь особенные. А для нас, Охватов, тяжелая это будет весна. Ой тяжелая! Мы по-прежнему остаемся один на один со всей вооруженной Европой. Я вон рассказывал сегодня ребятам: немцы перебрасывают на Восточный фронт еще тридцать дивизий. А союзнички наши помалкивают и помалкивают. Выжидают.

— Может, спасибо им надо сказать, хоть не воюют против нас — что им стоит спеться с Гитлером, буржуи — люди одних кровей.

— Спеться не споются, Охватов. Нет, не споются: противоречия между ними слишком глубоки. Но и нас они пока кормят заверениями. Лектор на семинаре в дивизии рассказывал, что Гитлер на праздновании дня памяти героев в середине марта обещал уничтожить Красную Армию в течение нынешнего лета, все основные силы немецкой военной машины будут использованы только на одном фронте, на нашем, значит. Следовательно, знает этот прохвост, что друзья наши скоро второго фронта не откроют. Черчилль, говорят, даже более образно выразился по этому поводу: надо вроде так повернуть ход истории, чтобы после войны Германия была в гробу, Россия на операционном столе, а они, союзники, выполняли бы роль хирурга. Понял?

— Ничего уха — приходи хлебать мимо ворот! — громко свистнул Охватов. — Во как расписали. А ведь это, Козырев, походит на правду. На истинную правду. М-да. Ну, как бы они ни хотели, а фрицам мы врежем. Врежем! Но в прошлом году они нас прищучили, Козырев. Ой как прищучили! Октябрь, ноябрь, — Охватов причмокнул губами и тяжело вздохнул. — А нынче пусть лезет. Пусть лезет. Уж раз он за гриву не удержался, за хвост не удержится.

— А ты мне, Коля, поначалу не таким показался.

— Каким же?

— Пружинка в тебе есть и закручена. Сразу этого не видно.

— Мы, уральцы, народец с утайкой. Показно жить не любим.

— Сегодня после бани-то у земляков небось был?

— Нету, Козырев, земляков. Один я остался. С вятским спирт пили — самый близкий земляк он мне.

— Спирт, говоришь, пили, а не пьяный.

— Я не пью много. А перед боем вообще не беру в рот. Понимаешь, уж если даже умереть, так хочу трезвым, чтоб до конца все знать и помнить. Даже знать смерть.

— Вон ты как!

— Комбат снова берет меня в ординарцы. А я не пойду.

— Прикажет.

— Завтра пойду к комиссару — он поймет меня. Пошли спать, черт его знает какой он будет, завтрашний день.