За Кубанью<br />(Роман)

Они входят в дом, построенный лет пятнадцать назад, незадолго до женитьбы на Фатимет, по европейскому образцу. Хозяин проводит гостей на свою половину — она состоит из двух комнат. В первой — письменный стол, стулья, на полу — кошма, во второй — спальня.

— Располагайтесь, — приглашает Осман. — Ибрагим, покажешь… гм… своему господину, где умывальник.

Человек в чалме приходит на помощь хозяину.

— Зови меня хаджи, ведь я в дни молодости побывал в Мекке.

Фатимет хлопочет на кухне. Казбек спит. Самое подходящее время для беседы. Но хаджи не торопится. Раздевшись до пояса, он фыркает, плещется, пыхтит. «Ишь разыгрался, — неприязненно думает о нем Осман. — Нет страха в его душе. А я одним страхом живу, только им». Осман всего боится. Ведь не могут люди не знать, что у него есть золото. А вдруг ворвутся, начнут искать… Или покажется кому-нибудь, что слишком стар он для красавицы Фатимет.

От неприятных размышлений Османа отвлекает гость. Он уже в синем бешмете, на коротко стриженных темнокаштановых волосах сверкают водяные блестки. Узкие глаза его кажутся прищуренными. На чисто выбритом надменном лице — выражение довольства.

— Осман, у меня к тебе дело, — начинает разговор гость, усаживаясь в кресло. — Поэтому-то хотел бы я знать, как ты настроен. Если новая власть тебе по душе, наш разговор на этом закончится.

Осман пытается угадать, что нужно этому «хаджи». Если он из тех, что не раз уже приходили к нему с просьбой дать денег «на правое дело», то пускай побыстрее убирается. Осман уже давно решил, что самое правое дело — держать деньги в надежном месте.

— Ты знаешь, Кучук, э-э, хаджи, — быстро поправляется он, — ведь я коммерсант и потому никогда не впутывался в чужие дела.

— Если они не приносили выгоды, — уточняет Кучук.

Входит Ибрагим. В руках у него потрепанный саквояж из крокодиловой кожи. Он бросает его на кошму и снова выходит.

— Не будем тратить времени;—говорит гость. — Хочешь помочь восстановлению старых порядков? Говори: да? нет?

— Старые порядки — это было бы здорово! — Верхняя губа Османа чуть заметно дергается. Быть может, он намеревался улыбнуться, но позабыл, как это делается. О, он, разумеется, хочет помочь. Но в его возрасте браться за оружие…

Гостю ясно, что Осман хитрит.

— Это тебе не будет стоить ни гроша, — поясняет он. — Будешь сидеть дома, как и всегда. Больше того, если захочешь, я в порядке благодарности смогу через некоторое время переправить тебя вместе с семьей в Турцию.

— Куда мне, — отмахивается Осман. Он знает, как это делается — человека принимают на пароходик, очищают от денег и вещей, привязывают к ногам камень и пускают в самостоятельное плавание. Сколько черкесов нашли себе приют на дне морском…

— Дело твое, — соглашается гость. — Однако могу ли я рассчитывать на тебя?

Осман нерешительно кивает.

— Я оставлю у тебя бумажные свертки. Ты их понадежнее спрячь и выдавай Ибрагиму. Будешь давать ему столько, сколько он скажет. Иногда я буду присылать к тебе других людей, у каждого будет записка с моей подписью. Согласен?

Дело несложное. Но что в этих пачках? Где их хранить? Не взорвутся ли они в один прекрасный час без ведома аллаха?

Гость пристально смотрит на хозяина. Кажется, он все читает в его тусклых глазах.

— Они не взорвутся, не бойся. Это деньги. Мне нужен казначей.

Деньги! Впервые на лице Османа появляется подлинная заинтересованность. Может ли быть, чтобы у них завелись деньги? Скорее всего, какая-нибудь мелочь. Впрочем, Кучук не из тех, кто считает деньгами какую-нибудь тысячу. Похоже, им действительно нужен надежный казначей. Уж лучшего им вовек не найти!

— Ладно, — говорит Осман. — Мой сейф пуст, я ведь теперь ничего не имею. Пусть там полежит что-нибудь. Выдам, кому скажешь. Оставь образец своей подписи.

— Ибрагим! — зовет гость.

Никто не откликается.

Осман меняется в лице: пока они тут толкут воду в ступе, Ибрагим жмется к его жене. «О старый олух, поделом тебе», — клянет себя Осман.

Выдержка, присущая адыгейским старикам, оставляет его.

— Сейчас мы его найдем, — срывающимся от волнение голосом объявляет Осман и выбегает из комнаты.

В столовой полутемно, но старик сразу чувствует, что тут кто-то есть. Он подскакивает к дивану — оттуда доносится ровное дыхание. Теперь и его слабые глаза замечают распростертое на диване тело. Заснул, сын гяура. Старик облегченно вздыхает.

— Ибрагим! — Осман сильно толкает его в плечо.

Ибрагим вскакивает, в руках у него что-то сверкает. О аллах, спросонья еще палить начнет.

— Опомнись, человек! — отступает Осман. — Тебя хозяин зовет.

Ибрагим прячет револьвер и покорно следует за Османом.

— Отдай деньги Осману, — говорит гость.

Ибрагим поднимает с кошмы саквояж. Щелкает замок, и саквояж раскрывает широкую беззубую пасть. Над столом Ибрагим опрокидывает его — на скатерть падают аккуратно перевязанные небольшие пачки.

— Для удобства мы все приготовили заранее, — обращается гость к Осману. — Тебе ничего не придется считать. Выдал одну-две пачки, и все. Расписок не нужно, храни мои записки.

— Сколько же тут? — не выдерживает Осман.

— Сто пачек.

— А в пачке? — В глазах Османа появляется нездоровый блеск.

— В каждой пачке одинаковая сумма — иностранная валюта.

— Казначей, — говорит Осман, — должность довольно опасная.

Страх перед именитым гостем борется в нем с алчностью, он явно что-то недоговаривает. Улагай понимает: это явный намек на комиссионные. Он багровеет. В другое время отсчитал бы ему комиссионные нагайкой. А сейчас… Он считает про себя: «Раз, два, три, четыре, пять…» Лицо его снова бесстрастно, он готов на уступки. И в душе гордится собой — воспитание и выдержка, как говорится, на улице не валяются.

— Разумеется, — небрежно роняет гость, — и ты кое- что получишь. Обычный куртаж — два процента, две пачки. Они все одинаковы, можешь выбрать любые. Пожалуйста, выбирай.

— Я свои буду держать отдельно, — торопливо бормочет Осман.

Он протягивает руки к деньгам, выбирает два тугих прямоугольничка. Ловко согнув один из них, срывает белую обертку. Под ней играют радугой иностранные кредитки. Теперь остановить его невозможно. Послюнив палец, он лихорадочно шелестит деньгами. Кажется, одной бумажки не хватает… Он начинает считать снова…

На благородной физиономии гостя — брезгливость, отвращение. Опора старого режима! Запойная жадность… Забрать все и плюнуть ему в глаза? Заберешь, как же, положение безвыходное. Лучше места не найти, он выяснил: старик вне всякого подозрения. Да и аул, хоть и на отшибе, но неподалеку от магистрали, связывающей Екатеринодар с Новороссийском.

Сунув деньги в ящик стола, Осман без стеснения запирает его и прячет ключ в карман.

— Сейчас будем ужинать! — Осман направляется к двери.

— Подожди, — останавливает его Улагай. — Я хотел тебе напомнить, просто так: ты ведь меня знаешь не один день — кто попытается обмануть меня, долго не протянет.

Осман вздрагивает, будто застигнутый на месте преступления.

— Что ты, Кучук!

— Ладно, будем ужинать, — обрывает его Улагай. — Только помни, что я шутить не люблю.

Осман исчезает за дверью.

— Адыгейская финансовая олигархия! — мрачно бросает ему вслед Улагай.

— Не нравится он мне, — признается Ибрагим. — Сумасшедший какой-то. Зато жена… ищи — не найдешь.

Осман вызывает их в столовую. Ставни плотно притворены, над столом, уставленным бутылками и блюдами, — большая лампа. Рядом анэ — маленький столик. Гости могут располагаться где им вздумается.

Улагай садится за большой стол. Его примеру следует Осман.

— Садись, — кивает Улагай Ибрагиму.

Вдруг лицо его преображается. Уж не заснул ли он? Такое может только присниться. В дверях, в тени — женщина. Невысокая, худощавая, в черном закрытом платье. Словно призрак. На овальном лице — миндалевидные глаза, приветливая улыбка. Сквозь длинные полуопущенные ресницы плещет жаром, как из приоткрытой дверцы печи. Сдержанность. Спокойствие. Черт побери, вдова Джумальдина годится ей разве что в горничные.