Сашко

A. Фадеев

САШКО

Это была последняя деревня, где Катя могла рассчитывать на помощь своих людей, — дальше нужно было пробираться, надеясь только на себя. Деревушка была расположена позади выдвинутых на восток высотных укреплений, представлявших только часть наскоро созданной здесь немцами оборонительной линии. Наиболее удобные дома, как сказал Кате Иван Фёдорович, были заняты офицерами и штабами небольших подразделений, занимавших укреплённые пункты.

Иван Фёдорович предупреждал жену, что положение её может усложниться, если к её приходу деревня окажется забитой частями, вышибленными с немецкого оборонительного рубежа по речке Камышной. Речка эта, впадавшая в реку Деркул, приток Донна, текла с севера на юг, вблизи от границы Ростовской области, почти параллельно железной дороге Кантемировка — Миллерово. К одной из деревень, расположенных у речки Камышной, и должна была выйти Екатерина Павловна и там ждать наших.

Сквозь снежную паутинку Катя завидела силуэт ближней хаты, свернула с просёлка и пошла полем в обход деревни, не теряя из виду крыш. Ей сказали, что её хата третья по счёту. Становилось всё светлее. Катя подошла к малюсенькой хатке и прильнула к закрытому ставней окну. В хатке было тихо. Катя не постучала, а поскребла, как её научили.

Долго никто не отвечал ей. Сердце её сильно билось. Через некоторое время из хатки тихо отозвался голос — голос подростка. Катя поскребла ещё раз. Маленькие ножки прошлёпали по земляному полу, дверь приоткрылась, и Катя вошла.

В хате было совершенно темно.

— Звидкиля вы? — тихо спросил детский голос.

Катя произнесла условную фразу.

— Мамо, чуете? — сказал мальчик.

— Тихо… — шопотом отозвался женский голос. — Хиба ж ты не разумиешь по–русски? То ж русская женщина, разве ты не слышишь?.. Идить сюда, сидайте на кровать… Покажи, Сашко…

Мальчик захолодевшей рукой взял тёплую, разогревшуюся в рукавице руку Екатерины Павловны и повлёк Катю за собой.

— Обожди, я полушубок скину, — сказала она.

Но женская рука, протянутая навстречу, переняла

Катину руку из руки подростка и потянула на себя:

— Сидайте так. У нас холодно. Вы немецких патрулив не бачили?

— Нет.

Екатерина Павловна сбросила торбу, сняла платок, встряхнула, потом расстегнула полушубок и, придерживая за полы, отрясла его на себе и только тогда села «а кровать рядом с женщиной. Мальчик чуть слышно уселся с другого бока и — Катя не услышала, а почувствовала это материнским чутьём — прижался к матери, к её тёплому телу.

— Немцев много в деревне? — спрашивала Катя.

— Да не так чтобы много. Они теперь и не ночуют туточки, а больше там, у погребах.

— Погребах… — усмехнулся мальчик. — В блиндажах!

— А всё одно. Теперь кажуть, должно прийти подкрепление до них, будут здесь фронт держать.

— Скажите, вас Галиной Алексеевной зовут? — спросила Катя.

— Зовите Галей, я ещё не стара. Галя Корниенкова.

Так и говорили Кате, что она попадёт к Корниенкам.

— Вы к нашим идёте? — тихо спросил мальчик.

— К нашим. Пройти туда можно?

Мальчик помолчал, потом сказал с загадочным выражением:

— Люди проходили…

— Давно?

Мальчик не ответил.

— А як мени звать вас? — спросила женщина.

— По документу — Вера…

— Вера так Вера, — люди здесь свои, поверят. А кто не поверит, ничего не скажет. Может, и есть такой дурной, кто выдал бы вас, да кто ж теперь насмелится? — со спокойной усмешкой сказала женщина. — Все знают, скоро наши придут… Разбирайтесь, ложитесь на кровать, а я вас накрою, чтобы было тепло. Мы с сыном у двоих спим, так нам тепло…

— Я вас согнала?! Нет, нет, — с живостью сказала Катя, — мне хоть на лавке, хоть на полу, всё равно я спать не буду.

— Заснёте. А нам всё одно вставать.

В хате действительно было очень холодно — чувствовалось, что она не топлена с начала зимы. Катя уже привыкла к тому, что хаты при немцах стоят нетопленные, а пищу — нехитрую похлёбку, или кашу, или картошку — жители готовят на скорую руку — на щепочках, на соломке.

Катя сняла полушубок, валенки и легла. Хозяйка накрыла её стёганым одеялом, а сверху — полушубком. И Катя не заметила, как заснула.

Разбудил её страшный гулкий удар, который она во сне не столько услышала, сколько ощутила всем телом. Ещё ничего не понимая, она приподнялась на кровати, а в это мгновение ещё и ещё несколько ударов–взрывов наполнили своими мощными звуками и сотрясением воздуха весь окружающий мир. Катя услышала густой рёв моторов — самолёты пронеслись низко над деревней один за другим и сразу набрали высоту по немыслимой кривой. Катя не то что поняла, она просто расслышала по звуку, что это наши «илы».

— Наши! — воскликнула она.

— Да, то наши, — сдержанно сказал мальчик, сидевший на лавке у окна.

— Сашко, одягайся, одягайтесь и вы, Вера, чи як вас? Наши‑то наши, а як дадут — не встанешь! — говорила Галя, стоявшая посреди хаты с полынным веником в руке.

Несмотря на холод в хате, Галя стояла на земляном полу босая, с обнажёнными руками, и мальчик тоже сидел раздетый.

— Ничего они не дадут, — сказал мальчик с сознанием своего превосходства над женщинами, — они по укреплениям бьют.

Он сидел, поджав под лавкой босые скрещенные ножки, щуплый мальчик с серьёзными глазами взрослого человека.

— Наши «илы» — в такую погоду! — взволнованно говорила Катя.

— Ни, то с ночи залепило, — сказал мальчик, уловив её взгляд, брошенный на заиндевевшие окна. — Погода хорошая: солнца нема, а снег уже не идёт…

Привыкнув за свою жизнь учительницы иметь дело с подростками его возраста, Катя чувствовала, что мальчик интересуется ею и что ему очень хочется, чтобы она обратила на него внимание. В то же время мальчику настолько было присуще чувство собственного достоинства, что ни в жестах, «и в интонациях голоса он не допускал ничего такого, что могло бы быть воспринято как нескромность с его стороны.

Катя слышала яростную трель зенитных пулемётов где‑то перед деревней. Как ни была она взволнована, она не могла не отметить, что немцы ешё не располагают здесь зенитной артиллерией. Это значило, что эта линия укреплений только теперь внезапно приобрела значение важной линии обороны.

— Скорей бы уж наши приходили! — говорила Галя. — У нас и погреба нема. Когда наши отступали, мы от немецких самолётов к соседям в погреб бегали, а не то прямо в поле — ляжем в бурьян или в межу, уши затискнем и ждём…

Новые бомбовые удары — один, другой, третий — потрясли хатёнку, и снова наши самолёты с рёвом пронеслись над деревней и взмыли ввысь.

— Ой, родненькие ж вы мои! — воскликнула Галя и, присев на корточки, закрыла уши ладонями.

Эта женщина, присевшая на корточки при звуке самолётов, была хозяйкой главной квартиры партизан этого района. Через квартиру Гали Корниенко шёл главный поток бежавших из плена или выходивших из окружения солдат Красной Армии. Катя знала, что муж Гали погиб в самом начале войны и что двое малых ребят её умерли от дизентерии во время оккупации. Было что‑то очень наивное и очень человеческое в этом невольном движении Гали: стать пониже, укрыться от опасности, хотя бы заткнув уши, чтобы не слышать. Катя кинулась к Гале и обняла её.

— Не бойтесь, не бойтесь!.. — воскликнула Катя с чувством.

— А я и не боюсь, да вроде бабе так полагается…— Галя подняла к ней спокойное лицо в тёмных родинках и засмеялась.

В этой хатёнке Екатерина Павловна провела весь день. Понадобилась вся её выдержка, чтобы дотянуть до темноты, — так хотелось поскорее выйти навстречу нашим. Весь день наши «илы», сопровождаемые истребителями, обрабатывали укрепления перед деревней. «Илов» было немного — судя по всему, две тройки. Они делали по два–три захода, а отбомбившись, уходили на зарядку, заправку и возвращались снова. Так они работали с того самого утреннего часа, как разбудили Катю, до наступления темноты.