В

— Приятель, ты только что спас мне жизнь. У тебя найдется конец?

— Зачем тебе, — спросил Профейн, бросая ему кусок веревки, — вешаться собрался?

Свин завязал на конце петлю и снова полез наверх. Сделав пару-тройку попыток, он заарканил гамбургер, подтянул к себе, стащил с головы бескозырку и бросил в нее гамбургер, все это время стараясь по возможности не попадать в зону действия локатора. Снова спустившись к Профейну, он показал ему гамбургер.

— Невероятно, — сказал Профейн, — как тебе это удалось?

— Когда-нибудь, — ответил Свин, — я расскажу тебе о биологическом воздействии р-ч энергии. — С этими словами он перевернул бескозырку, обрушив еще горячий гамбургер на головы Хиросимы и Серда.

— Все, что пожелаешь, — сказал потом Свин, — только попроси, приятель. У меня есть свои принципы, я не забуду.

— Окей, — сказал Профейн несколько лет спустя, стоя у кровати Паолы в нуэва-йоркской квартире на Сто двенадцатой улице, слегка закрутив ворот Свина. — Я беру свое.

— Принципы есть принципы, — Свин вздохнул. Он слез и опечаленный ретировался. После его ухода, Паола дотянулась до Профейна, увлекла его вниз и прижала к себе.

— Нет, — сказал Профейн, — я всегда говорю нет, и сейчас — нет.

— Тебя так долго не было. Так долго — с тех пор как мы вместе ехали на автобусе.

— Кто сказал, что я вернулся?

— Рэйчел? — Она держала его голову — по-матерински.

— Да, она, но…

Она ждала.

— Пусть это ужасно, но мне только не хватало, чтобы от меня кто-то зависел. Я таких людей себе не ищу

— Ты уже нашел, — прошептала она.

Нет, — думал Профейн, — она не в своем уме. Только не я, не шлемиль.

— Тогда зачем же ты прогнал Свина?

Над этим он размышлял несколько недель.

II

Все шло к прощанию.

Однажды днем, незадолго до отплытия на Мальту, Профейну случилось оказаться в районе Хьюстон-стрит, в квартале, где он жил раньше. Уже стояла осень, похолодало; темнело теперь раньше, и ребятишки, игравшие в бейсбол, уже собирались расходиться. Ни с того, ни с сего Профейн решил заглянуть к родителям.

Свернуть за угол, еще раз, и вверх по лестнице, мимо квартиры полицейского Басилиско, чья жена оставляла мусор в коридоре; мимо мисс Ангевайн, чем-то приторговывавшей; мимо Венусбергов, чья толстая дочка, постоянно пыталась заманить Профейна в ванную; мимо пьяницы Максайкса; мимо скульптора Флейка с его девушкой; мимо старой Мин де Коста, содержательницы приюта для мышей-сирот и практикующей ведьмы; мимо собственного прошлого, хотя кому оно известно? Во всяком случае, не Профейну.

Остановившись перед своей дверью, он постучал и уже по звуку догадался (как по гудку в телефонной трубке мы можем понять, дома ли Она), что дома никого нет. Тогда — раз уж он все равно здесь — Профейн повернул ручку. Они никогда не запирали двери; переступив порог, он машинально зашел на кухню проверить, есть ли что на столе. Ветчина, индейка, ростбиф. Фрукты виноград, апельсины, ананас, сливы. Тарелка книшей, мисочка миндаля и бразильских орехов. Связка чеснока брошена, как ожерелье богатой дамы, на пучки укропа, розмарина, эстрагона. Связка баккале — мертвые глазки направлены на огромный проволон, бледно-желтый пармезан и на Бог знает сколько фаршированной рыбы в ведерке со льдом.

Нет, его мать не была телепаткой, она не ждала Профейна. Не ждала своего мужа Джино, дождя, бедности — ничего. У нее просто было навязчивое желание кормить. Профейн не сомневался, что мир много потерял бы, не будь в нем таких матерей.

Он провел на кухне час, расхаживая по этому полю неодушевленной пищи, одушевляя ее кусочки и дольки, делая их собой. Вскоре совсем стемнело; поджаристая корочка мяса и кожура фруктов заблестели в свете из окна напротив. Упали первые капли дождя. Профейн ушел.

Они догадаются, что он заходил.

Профейн, теперь свободный по ночам, решил, что может, не идя на серьезные компромиссы, позволить себе почаще заходить в "Ржавую ложку" и "Раздвоенный тис".

— Бен, — кричала Рэйчел, — меня это унижает! — Видимо, еще с ночи его увольнения из Ассоциации антроисследований, он унижал ее всеми известными ему способами. — Почему ты не разрешаешь мне найти для тебя работу? Сейчас сентябрь, студенты разъехались, на рынке труда ситуация благоприятна как никогда.

— Считай, что я в отпуске, — сказал Профейн. Но как выкроить отпуск, имея двух зависимых от тебя людей?

Никто и глазом не успел моргнуть, как Профейн стал полноправным членом Команды. Под опекой Харизмы и Фу он научился употреблять имена собственные, не пьянеть, сидеть с искренней миной на лице, курить марихуану.

— Рэйчел, — прибежал он через неделю, — я выкурил косяк.

— Убирайся!

— Почему?

— Ты стал фальшивить, — сказала Рэйчел.

— Тебе не интересно, что при этом чувствуешь?

— Я пробовала. Это глупо, похоже на мастурбацию. Если ты так развлекаешься, отлично. Но подальше от меня.

— Всего разок. Надо же было попробовать.

— В этом «разке», скажу я тебе, все и дело. Команда не живет — она пробует. Она не создает, а лишь говорит о людях, которые создают. Варезе, Ионеско, де Коонинг, Витгенштейн — меня сейчас вырвет. Она пародирует себя же, сама того не желая. «Тайм» принимает это всерьез и вполне осознанно.

— Это интересно.

— Но при этом теряешь нечто человеческое.

Под кайфом он не мог спорить. И убежал развлекаться с Харизмой и Фу.

Взяв с собой приемник, Рэйчел заперлась в ванной пореветь. Кто-то пел старую банальную песню о том, что ты всегда огорчаешь того, кого любишь и кого не стоит огорчать. Да, — думала Рэйчел, — но любит ли меня Бенни? Я-то его люблю. Кажется. У меня нет ни малейшей причины любить его. — Рэйчел плакала.

Около часа ночи она явилась в «Ложку» вся в черном, с распущенными волосами, без косметики, если не считать подведенных тушью печальных енотовых колец вокруг глаз, похожая на всех прочих девушек Больных.

— Бенни, — сказала она, — прости меня. — Позднее:

— Можешь огорчать меня. Только приходи домой… со мной… в постель… — И много позже, в ее квартире, отвернувшись лицом к стене: — Можешь даже не быть мужчиной. Лишь притворяйся, что любишь.

От сказанного настроение Профейна не улучшилось. Но и не отвратило его от «Ложки».

Как-то вечером они со Стенсилом пили в "Раздвоенном тисе". — Стенсил уезжает, — сказал Стенсил. Очевидно, ему хотелось поговорить.

— Мне бы самому отсюда куда-нибудь уехать.

Стенсил-младший, старый Макиавелли. Вскоре он добился того, что Профейн заговорил о своих проблемах с женщинами.

— Не знаю, чего хочет Паола. Ты ее лучше знаешь. Чего она хочет?

Неприятный вопрос для Стенсила. Он уклонился от ответа:

— Разве это не ваше дело? Что тут сказать?

— Нет, — сказал Профейн, — нет и нет.

Но Стенсил пришел и на следующий вечер.

— Дело в том, — признал он, — что Стенсилу с ней не справиться. А ты справишься.

— Молчи, — сказал Профейн, — и пей.

Пару часов спустя оба порядочно наклюкались.

— Ты не подумываешь отправиться с ними? — поинтересовался Стенсил.

— Зачем? Я уже там был.

— Разве Валлетта не трогает тебя? Не пробуждает чувства?

— Я пошел в Кишку и напился, как все остальные. Был слишком пьян, чтобы чувствовать.

Его слова принесли Стенсилу облегчение. Он до смерти боялся Валлетты. В этой поездке он чувствовал бы себя увереннее, если Профейн, или кто-нибудь еще: (а) позаботился бы о Паоле, (б) составил бы ему компанию.

Стыдись, — твердила совесть. Старик Сидней поехал туда, хотя все было против него. Поехал в одиночку.

Ну, и что у него вышло? — думал Стенсил — слегка хмурый и немного подавленный.

В наступление:

— Где твой дом, Профейн?

— Там, где я нахожусь в данный момент.

— Оторван от корней. Кто из них не оторван? Кто из них не смог бы завтра собраться и отправиться на Мальту, на Луну? Спроси их почему, и они ответят: "А почему бы и нет?"