Нутро любого человека

Икири. Триместр уже в разгаре. Прочитал третью лекцию курса „Английский роман“ — Джейн Остин (которой предшествовали Дефо и Стерн). Я рад возвращению в Африку, рад снова оказаться в моем доме — Данфодио-роуд, 3. Кампус велик и спланирован с продуманным тщанием, с заботой о красоте открывающихся в нем видов. Широкий, обсаженный пальмами бульвар ведет от главных ворот к группе строений, теснящихся вокруг высокой башни с часами. Здесь вы найдете админ. центр, столовую, комнаты отдыха студентов, театр. Стиль современно-функциональный — белые стены, красные черепичные крыши. Вдоль бульвара выстроились четыре студенческих общежития — три мужских, одно женское — а от этой основной оси расходятся затененные листвой дороги, ведущие к зданиям отделений университета — гуманитарные науки, право, образование, науки естественные — и домам преподавателей. Имеется также клуб, три теннисных корта и плавательный бассейн. А на окраине кампуса расположены деревни, в которых живут младшие члены персонала (читай „слуги“). Ухоженный, толково управляемый, несколько искусственный мир. Если вы желаете чего-то более экзотического, более реального, более нигерийского, — можете отправиться за три мили в Икири или, рискнув напороться на мину, поехать по дороге на Ибадан, — час езды — там имеются клубы, казино, кинотеатры, универсальные магазины и несколько превосходных ливанских и сирийских ресторанов — плюс все louche [200]развлечения африканского города.

Мой дом это низкое бунгало с двумя спальнями, стоящее посреди пышного сада, окаймленного изгородью из шестифутового красного молочая. Сосны-казуарины, хлопчатное дерево, аллигаторова груша, гуайява, красный жасмин и дынное дерево, разросшиеся с неуемностью сорняков. У дома — полы из бордового бетона и длинная, затянутая противомоскитной сеткой веранда. Меня обслуживает повар — Симеон, „бой“, — Исаак, его брат — садовник — Годспид — и ночной сторож — Самсон.

Когда я вернулся сюда, приехав из аэропорта в Лагосе, час был уже поздний. По пути нас три или четыре раза останавливали армейские дорожные заставы, машину обыскивали. Все четверо слуг ожидали меня, встревоженные. „Добро пожаловать в вашу семью, сар“, — сказал Симеон, когда я пожимал им руки. Он был рад увидеть меня. Беспокоился из-за того, что война может помешать мне вернуться.

Почтой отправил в „Форму правления“ мой первый опус — статью, в коей я попытался проанализировать и объяснить то обстоятельство, что война, которая теоретически должна была завершиться после взятия Энугу, биафрийской столицы, продолжает свирепствовать и поныне, два года спустя. Напье хочет получать от меня по статье каждые две недели, что едва-едва выполнимо. Чеки выплачиваются агентству, которое переводит их на мой лондонский банковский счет.

Нынче под вечер в гольф-клубе Икири с доктором Кваку. Мы отыгрываем девять лунок, Кваку побеждает, три и два. Он продвигается по полю с большей против моей толковостью, низко посылая мяч к „браунам“ (смесь гудрона с песком, лучшая поверхность для „паттинга“). Потом мы сидим с ним на террасе клуба, пьем пиво „Стар“ — из больших, холодных, запотелых бутылок. Вспомнив о моей статье, я интересуюсь его мнением о том, почему война все еще продолжается. Он отвечает, что если у вас имеется армия повстанцев, сражающихся за спасение своих жизней и противостоящих другой армии, которой сражаться неохота, — более того, которую можно склонить к совершению необходимых телодвижений, только раздавая даровые сигареты и пиво, — тогда вы, по определению, получите затяжной военный конфликт. И пожимает плечами: какой из сторон терять уже нечего?

День подернут дымкой, небо в тучах. Садящееся солнце выглядит размытым оранжевым шаром, висящим над джунглями. Над нашими головами начинают носиться, резко сворачивая, летучие мыши. Доктору Кваку за сорок, у него широкое, сильное лицо, лысеет. Я ганиец, говорит он, не просите меня объяснять поступки нигерийцев.

Тоскую по Нью-Йорку гораздо сильнее, чем ожидал. Мне не хватает его чудесных весенних дней. Столбы пара, поднимающиеся из вентиляционных люков, подсвечиваются косыми лучами утреннего солнца. На перекрестках пышно цветут вишни. Время словно замедляется и ты, еле двигаясь, заползаешь в какую-нибудь кофейню или закусочную. Близ галереи на Мэдисон была одна кофейня, в которую я часто захаживал: по-моему, там взяли за правило нанимать в официанты глубоких стариков с артериосклерозом. Эти старцы передвигались особенно медленным шагом, вперевалочку, и говорили очень тихо. Никакой спешки, удивительный покой наполнял все заведение — время там двигалось по их велению, а не наоборот.

Эти мысли о годах, проведенных мной в США, вызваны поездкой в Ибадан — мы с Поли [Макмастерс] [201]прокатились туда, чтобы увидеть Ширли Маклейн в „Милой Чарити“. Потом зашли в сирийский ресторан, ели ягненка с изюмом и специями. Когда я подвез ее до дома, она пригласила меня зайти, выпить на ночь по рюмочке, и я понял — такие вещи всегда понимаешь сразу, — что предложена мне будет не одна только рюмочка. Я сказал нет, спасибо, чмокнул ее в щеку и поехал на Данфодио-роуд.

Полли — полноватая, растрепанная дама сорока с хвостиком лет. Замужем никогда не была, умна (магистерская степень по литературе — драматургия Реставрации) и, возможно, является ближайшим моим другом здесь. Нас объединяет ненависть к Сушеному Кокосу [202], однако заводить с ней роман мне не хочется. Впрочем, происшедшее заставило меня осознать, что в последний раз я занимался любовью с Монди — в августе 1964-го. Воспоминания об этом еще свежи, но особой тоски не порождают. Старею? Есть тут одна жена преподавателя Французского отделения, которой я довольно сильно вожделею. Высокая, серьезная морокканка или туниска, часто появляющаяся со своими детьми в клубе. Она постоянная посетительница теннисных кортов — играет с неистовой сосредоточенностью. После игры заходит в клуб — рубашка пропитана потом, сквозь полупрозрачную ткань проступают очертания лифчика. Познакомиться мы с ней пока не познакомились, однако она уже начала отвечать на мою улыбку своей. Старый ты козел.

Исаак уехал на восток, в двухнедельный отпуск. Родители его живут в деревне неподалеку от Икот-Экпене, в тех местах шли сильные бои. Поступило известие, что Федеральная армия освободила деревню, и он захотел посмотреть, стоит ли еще их дом. Большая часть повреждений вызвана скорее повальными бомбардировками, чем огнем артиллерии, и именно нигерийские военно-воздушные силы, а не армия, вызывают, похоже, наибольшую неприязнь населения. Они состоят из двух эскадрилий русских МИГ-15, пилотируемых наемниками из восточной Германии и Египта. Возвращаясь сюда, я видел их стоящими строем в аэропорту Лагоса; бочкообразные тускло-оливковые машины с зияющим, точно разинутые рты, воздухозаборниками впереди. Здесь ходит шутка насчет того, что пилотам говорят: законную цель легко узнать по нарисованному на ней красному кресту. Главными целями воздушных ударов как раз и были госпиталя, однако теперь биафрийцы замазали на них красные кресты и авиация переключилась на рынки — их тоже очень легко различить с воздуха. Кстати, все это стало темой моей последней статьи в „Форме правления“. Статья, согласно Напье, наделала кое-какой шум, он хочет, чтобы я съездил в Лагос и получил в Министерстве информации полную аккредитацию.