Последняя ночь на Извилистой реке

Но действительно ли Карл так непроходимо туп, как об этом постоянно твердит Кетчум? Что, если с тех пор, как он бросил пить, его умственные способности и детективные навыки несколько улучшились? Вопрос даже не столько в этом. Бывший помощник шерифа проведет в Вермонте нечто вроде частного расследования. Вопрос: всплывет ли в ходе этого расследования фамилия Эйнджел? Вряд ли. В одном Дэнни был уверен: Карл точно не пойдет в «Книжный подвал», чтобы расспрашивать о поваре и его сыне!

— А ты ведь знал, что Стряпун осел в Вермонте, — говорил потом старому сплавщику Карл. — Так знал, Кетчум?

— Стряпун? Он что, еще жив? — изобразил искреннее удивление Кетчум. — Вот уж не думал, что этот хромоногий парнишка протянет так долго. Никак он тебе встретился?

— Будь осторожен, Кетчум. Будь очень осторожен, — угрожающе процедил Карл.

— А я всегда осторожен. Как на свет появился, с тех пор и осторожничаю, — ответил Ковбою Кетчум.

Но с того вечера, как они с Джимми обнаружили на обеденном столе дохлого пса, Дэнни просто не терпелось поскорее покинуть Вермонт.

Добравшись до проезда, ведущего вверх, к ферме Барретт, Дэнни свернул туда и, проехав еще немного, остановился. Теперь он находился на территории, принадлежащей этой любительнице животных. Писатель знал, что Барретт ложится рано и не заметит машины, остановившейся на пути к ее дому. Он встал достаточно далеко от дома и конюшни. Даже лошади не учуют его присутствия. К тому же он выключил фары и заглушил мотор. Дэнни просто сидел в машине, открыв окна и глядя в сторону Вестминстер-Веста.

Поздний вечер (почти ночь) был теплым и безветренным. Дэнни знал: в такую погоду он без труда услышит выстрел за две мили отсюда. Он не знал другого: действительно ли ему хочется услышать этот выстрел? И что вообще будет означать для него звук выстрела (либо его отсутствие)? Нечто большее, чем вопрос жизни или смерти агрессивного пса-полукровки, принадлежащего Роуленду Дрейку и имеющего обыкновение нападать сзади.

В сорок один год Дэнни вновь чувствовал себя двенадцатилетним. Наверное, есть ощущения, которые вгоняют тебя в возраст, когда ты их впервые пережил. Он вспомнил туманную ночь — ночь их бегства из Извилистого. Он тогда сидел в отцовском «понтиаке», оставленном возле дома Пам Нормы Шесть. Дэнни вслушивался, ожидая в любую секунду услышать выстрел из кольта сорок пятого калибра — излюбленного оружия Карла. Этот звук означал бы, что отец его мертв. Услышав выстрел, Дэнни должен был взбежать на второй этаж, постучаться в дверь и попросить, чтобы его впустили. И тогда о его дальнейшей судьбе заботился бы Кетчум. Таков был план, и Дэнни выполнял свою часть: он сидел в машине, всматриваясь и вслушиваясь в дождливую мглу. Выстрел так и не прозвучал, но временами Дэнни казалось, что он вслушивается до сих пор.

Возле дороги на Вестминстер-Вест, в проезде, ведущем к дому его бывшей любовницы, Дэнни Эйнджел весь превратился в слух. Он надеялся, что никогда не услышит выстрел ковбойского кольта сорок пятого калибра. Однако писатель постоянно помнил об этом выстреле: выстрел подспудно присутствовал в его сознании, и вот в этом-то состоянии сознания Дэнни начал опасную умственную игру со своим воображением, которая называлась «что, если». Что, если патрульному не понадобится убивать второго пса Роуленда Дрейка? Что, если Джимми как-нибудь сумеет убедить плотника-писателя смириться с гибелью первой собаки и прекратить дальнейшую конфронтацию? Могло бы это означать конец насилия или снятие угрозы насилия?

Вот тогда писатель понял, что именно он надеется услышать: ничего. Он очень надеялся ничего не услышать. Если не прозвучит выстрел, это будет означать, что его отцу ничего не угрожает; что Ковбой, как когда-то Пол Полкари, так и не сможет спустить курок.

В машине Джо они нашли на сиденье тюбик зубной пасты и зубную щетку, воткнутую за солнцезащитный козырек. Дэнни старался не думать о том, что сказал по этому поводу Джимми. Вернее, старался считать обе находки частью озорства, устроенного Роулендом Дрейком. Писателю было неприятно и тревожно думать о словах, сказанных патрульным:

— Не хотел вам говорить, Дэнни, но мне доводилось останавливать ребят, выпивающих у себя в машине. У них почти всегда под рукой была зубная щетка и паста. Почистил зубы — и от тебя не пахнет, родители ничего не заподозрят.

Однако Дэнни предпочитал считать эти злосчастные пасту и щетку элементами дерзкой выходки Роуленда Дрейка. Писатель не желал допускать даже мысли, что его сын пьет за рулем.

Был ли Дэнни суеверным? (Большинство писателей, верящих в исполнимость сюжета, суеверны.) Дэнни не хотелось думать и о словах, которые Небесная леди сказала двухлетнему Джо, поцеловав малыша в лоб: «Если ты когда-нибудь попадешь в беду, я вернусь».

«Только не в такую темную ночь, как эта», — подумал писатель. Когда такая темень, ни один парашютист — даже Небесная леди — не сможет разглядеть место приземления.

Облака, принесшие дождь, совсем закрыли скудно мерцавшую луну. Капли влетали в открытое боковые окна машины Дэнни и стучали во ветровому стеклу, делая темноту еще более непроницаемой.

Патрульный уже доехал до подъема к лачуге Дрейка. Что теперь сделает Джимми? Будет просто сидеть в машине, пока Дрейк ее не заметит и не выйдет? (И выйдет ли один или в сопровождении второго пса, любящего нападать сзади?) А может, патрульный не захочет тратить время на ожидание и, особо не раздумывая, вылезет из машины и постучится в дверь лачуги Дрейка?

Дэнни едва успел об этом подумать, как услышал стук в противоположное боковое окошко. В лицо писателю ударил луч фонарика.

— Слава богу, это всего лишь ты, — сказала Барретт.

В руках его бывшей любовницы поблескивала винтовка. Барретт открыла дверцу и уселась рядом. На ней были высокие резиновые сапоги и накидка от дождя. Забравшись в машину, женщина откинула капюшон. Ее длинные светлые волосы разметались по плечам. Под накидкой не было ничего. (Дэнни, разумеется, знал, что Барретт спала обнаженной.)

— Дэнни, ты соскучился по мне? — спросила она.

— Похоже, это не я тебя разбудил, — не отвечая ей, сказал Дэнни.

— Где-то час назад мне пришлось пристрелить одну из лошадей. Ветеринар бы ей все равно уже не помог.

Она сидела по-мужски, широко расставив колени. Карабин, зажатый между ее стройных, красивых ног танцовщицы, глядел дулом в пол. То был старенький затворный «ремингтон» [175], стрелявший стандартными патронами [176]. Эти подробности Дэнни узнал от Барретт еще несколько лет назад, когда она охотилась на оленей неподалеку от его фермы. Она и сейчас охотилась на оленей. Местом охоты служил заброшенный яблоневый сад. Там Барретт уложила из своего «ремингтона» не одного оленя. (Повар называл это «избирательной» любовью к животным. Дэнни знал достаточно таких «избирательных» любителей живности.)

— Я знаю, как тебе тяжело терять лошадей, — сказал Дэнни.

— А я знаю, как ты не любишь разные железки вроде этой. — Барретт подбородком указала на винтовку. — Но я не узнала твою машину. Кажется, у тебя новая. Вот и приняла меры предосторожности. Согласись, когда чья-то машина останавливается в твоем проезде, это подозрительно.

— Я соскучился по тебе, — солгал ей Дэнни. — Я уезжаю из Вермонта. Вот и пытаюсь кое-что вспомнить перед отъездом.

Здесь он говорил правду. А вот рассказать «избирательной» любительнице животных историю о мертвом псе писатель не мог, не говоря уже о том, что он сидел здесь и ждал решения судьбы второго пса. И уж совсем его не тянуло рассказывать о хаосе, порожденном несколько часов назад вторжением Крошки и Мэй.

— Значит, уезжаешь насовсем? — спросила Барретт. — Странно. С чего это вдруг? Я думала, тебе здесь нравится. И твой отец очень любит Браттлборо.

— Мы оба уезжаем. Я не могу оставить его здесь. Мы с ним… одиноки.

— Расскажи мне, — попросила Барретт.