Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

— Знаешь эту запись? — произнесла возле меня девчонка в клетчатом халате и опять стрельнула по мне глазом. — Ее часто играют в Закруте. В порядке, правда?

— Это что мы здесь ставили в прошлом году, из кинофильма, слышишь, Сид? — толкнула сидящего напротив меня парня та, на которой был свитер. — Не дрыхни, когда тебе крутят музыку! Вспомнил? — по-прежнему обращалась она к Сиду. — Тогда мы тоже собирались у Ладены и пускали эту пленку.

Сид продолжал молчать.

Особого восторга он во мне не вызывал. Бледненький, как бумага, сонно посматривал он на Ладену.

Девчонка в свитере тоже обратила на это внимание, и Сид почувствовал, что на него глядят.

— Именно так, — с жаром подтвердил он.

Все он разыгрывал. Даже свою сонливость. Парней, которые всегда что-то разыгрывают, я не любил.

— Насколько память мне не изменяет, в тот раз мы к этому что-то пили. — Сид грустно улыбнулся и прикрыл глаза.

— Никто не хочет сделать кофе? — спросила Ладена.

— Нет уж, — ответил кто-то.

— Есть еще на дне. — Ладена помахала стаканом.

Зеленый батник и черные брюки подчеркивали ее стройность. Перехватив мой взгляд, она потупилась.

— Смотрите, пленка! — крикнула девчонка в клетчатом халате. — Кончается!

— Голуба! — сказал Сид. — Я тебя как-нибудь убью. Чего орешь? Мы знаем, что ты тут.

Девчонка в халате — фамилия ее была Голубова — склонилась над Сидом и пальцами стала разлеплять ему веки.

— Девочки, у него ресницы женские! — опять раздался ее голос.

Потом она сказала:

— Иду за стопкой. Семицкий, разопьем ее вместе, и ты мне скажешь, отчего ты такой мрачный и на меня все время нападаешь. Честно, иду! А то у вас тут не дождешься.

— Люди всегда бывают непонятными, — ответил Сид и снова прикрыл веки.

— Да, пока не забыла… Ладена, тебе надо прийти на кафедру, знаешь для чего? — Девчонка в свитере оставила диван и пересела на радиатор, к Ладене.

— Знаю, только это после… Вот! — знаком пригласила Ладена послушать новую запись.

Вначале была знакомая мелодия. «Невинные забавы». Сперва рояль, потом вступают кларнет и гитары.

Голуба, разумеется, за стопкой не пошла и в самую неподходящую минуту, когда я хотел послушать музыку, обернулась и попросила сигарету. Дернувшись, она слегка задела меня по колену своей длинной ногой.

— Прости, — сказала Голуба. — Смешно, но я с утра сегодня то и дело извиняюсь.

Я хотел сказать в ответ банальность: что ей, наверно, нравится все время задевать кого-нибудь ногой, — но Голуба не производила впечатление человека, понимающего шутки, поэтому я ограничился легким кивком и показал ей зубы. Потом взглянул на нее снова. У нее были красивые ноги, быть может, капельку полней, чем у Ладены, и длинные черные пряди, падавшие на лоб. Взгляд мой придал ей уверенности.

— Ты тоже учишь химию? — спросила она.

— Историю и языки.

— Пражанин?

— Это ничему не мешает.

Она засмеялась.

— Я из Гумпольца. Ужасная дыра. Наверно, тут останусь.

— Прекрасно.

— В каком смысле?

— В том смысле, что тебе здесь нравится.

— Понятно.

Она умолкла и посмотрела на меня сквозь дым сигареты.

Потом спросила:

— Я полагаю, твоя девушка тоже учит историю?

Спросила, предварительно составив в голове целую фразу.

Мне было безразлично, что я буду отвечать Голубовой.

— У меня нет девушки, — ответил я и улыбнулся.

— Как? Вообще?

Ей захотелось меня высмеять.

— Чем это объясняется?

— Не знаю.

— А если вспомнить?

Я принялся рассказывать историйку о девушке из обеспеченной семьи, родители которой запретили со мной встречаться. Должно быть, Голубова мне поверила: выразила порицание девушке.

— Я никогда бы их не стала слушать. В эти вопросы никому не позволяю соваться.

Потом девчонка, которая до сих пор молчала, сказала, что на день рождения соседки приедет завтра Кая Шимонек. И тут же объявила, что Кая уже давно встречается с Валашковой.

— Держите меня! — сказала та, что была в свитере. — С Валашковой я год жила на одном этаже. Сверхреактивная девчонка. Весной она должна окончить. Под Новый год приволокла веревочную лестницу и отдавала напрокат за десять крон девчонкам, которые встречались с мальчиками. Денег настреляла!.. Потом был пожар и лестница спасла целый блок.

— Где был пожар? — зевнул Сид.

— Спи! — сказала Голубова и натянула халат на коленки.

— Тебе все надо! — отрезал Сид и посмотрел на меня. — Дай и мне сигарету. Сегодня тут ни у кого нет даже покурить.

— Тяжелый случай, — сказала Ладена и перевернула кассету.

Никто ей не ответил.

Но Сид, взяв сигарету, пересел на радиатор, к Ладене, и поймал ее руку. Стал что-то говорить шепотом, и Ладена этому смеялась. Потом сказал громко:

— Если был дерзок, прости!

Я сидел как побитый.

Девчонка, на дальнем конце дивана, заявила:

— Что вы себе, ребята, думаете? Вы думаете, мы не пропускаем ни единой лекции, и у нас должны быть все конспекты…

Не знаю, кому это адресовалось, и мне это было безразлично.

Ладену между тем позвали к телефону…

К счастью, через полчаса мы отвалили — после того, как Сид сказал, что мальчики уже наверняка в «Избушке».

«Избушка» была студенческая забегаловка, куда ходили главным образом общежитские. Официант там без конца ворчал. Мальчики действительно там были. Сидели за двумя столами и имели при себе гитары.

Из общежития мы вышли всем гуртом, Семицкий взял Ладену под руку, а я шел где-то сзади и молчал. Перед отходом я пытался у Ладены выяснить, найдет ли она для меня минутку, надо ли мне идти с ними и вообще есть ли во всем этом смысл. Ладена сказала только:

— В «Избушке» в общем-то не так уж плохо…

Я не ответил — многозначительно посмотрел ей в глаза:

— Тебе, наверно, это лучше знать…

Она чуть потрепала меня по щеке:

— Еще бы!

— Ты не рисуешься?

— Зачем же?

Я видел, что она мне мстит.

За моих родителей, за то, что несколько дней не звонил, что малодушно от всего сбежал.

— Со мной эти бумаги… то, что надо для развода.

Я стоял против нее, опустив руки в карманы, и пальцами мял эти самые бумаги.

— Ты выбрал исключительно удачную минуту. Наиболее подходящую!

Она оглянулась.

— Мне надо переодеться, миленький. Иди вперед. Я догоню вас.

Я мог бы выдержать характер и пойти домой, но мне хотелось быть там, где Ладена. И хотелось чего-нибудь выпить. И Ладена была моя жена. Встреча с ней напомнила, что существует Рихард, а теперь еще — Семицкий. И вдобавок девчонки — недоумевающие, смазливые, готовые молоть всякий вздор соседки по общежитию.

Не знаю почему, но та, что была в свитере, решила, что из нас с Голубой выйдет неплохая парочка. Устроила так, что Голуба оказалась со мной рядом за столом.

Как только мы выпили пива и мальчики взяли гитары, Голуба повернула ко мне стул и начала рассказывать. Я зажигал ей сигарету за сигаретой — при четвертой она мне призналась, что один парень из Гумпольца регулярно ей пишет, но что из этого все равно ничего не получится, потому что теперь у нее уже правда нет времени отвечать ему каждую неделю. При свете лампы стало видно, что у нее не только хорошие волосы, но и дивные черные очи, горящие чудным блеском, и я подумал, что, быть может, надо отнестись к ней более внимательно, но слишком много в тот момент было других и явно отвлекающих вещей.

Ладена сидела возле Сида, вместе со всеми они пели о «лужке зеленом, непокошенном».

— А что у тебя? — спросила Голубова и отхлебнула сока.

— Тут дела посерьезнее… — решил я ее утешить.

Она нервно усмехнулась и сказала:

— А, мне на все это плевать. Лишь бы доучиться. Наши с ума сойдут, если я не кончу. А так вообще — на что он нужен, этот Гумполец!..

Потом добавила:

— Надо хоть сосисок взять. С утра сегодня ничего не ела.

После девяти все основательно повеселели. «Избушка» гудела голосами, и на столе перед Семицким появилась красненькая полусотня.