Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

— Что тебя заставило жениться? Она что, в положении? Говори правду!

Я покрутил головой. Насколько я всегда любил маму, настолько мне все стало вдруг противно. Все. Папина кичливость и мамина забота о благополучии семьи… Было ощущение, что я навечно покидаю детство и оставляю все, что было в нем, без сожалений.

Мама истолковала мою задумчивость по-своему.

— Исправить промах никогда не поздно, — начала она. — Мы все равно узнаем, что это за девушка и что у тебя там за обязательства. И говорю заранее, я никогда не допущу, чтобы мой сын соединил свою судьбу черт знает с кем…

Я поднял голову и посмотрел на маму. На ее заплаканное лицо… Что я ей должен был ответить? Что я ей мог ответить? Раскаяния я не чувствовал. Вся эта сцена за столом меня, скорее, раздражала.

— Ладена не черт знает кто, — сказал я и опять умолк.

— Ведь сам же говорил, что хорошо ее не знаешь и что она… благодарение богу, не беременна, — напомнила мама.

Потом спросила:

— Почему ты в таком случае женился?

Поколебавшись мгновение, я поднял глаза на отца, потом на мать и произнес негромко:

— Я ее люблю.

— И что, так сразу и жениться! — закипел отец. — Да я не знаю, сколько… Видела ты подобного идиота, мать? Ты мне скажи, где ты намерен жить? И кто вас будет содержать, когда ты не умеешь заработать ни кроны? Вот что скажи!

Я немного перевел дух.

— Об этом мы не говорили.

— Ну вот, — снова обратился отец к маме, — они об этом не говорили! Для них это несущественно.

Настала пауза.

В комнате рядом Марцела пустила радио на полную мощность. Наверно, чтоб соседи не слыхали, что у нас скандал.

Папа встал и принялся ходить по кухне.

Мама посмотрела на него и тяжело вздохнула, сожалея обо мне.

— Вот, дожили…

Потом спросила, имея в виду Ладену:

— И кто она?

— Студентка.

— Какого факультета?

— Химического.

— А где живет?

— В общежитии.

— Ну вот вам!.. — снова сел к столу отец.

Его, кажется, уязвило, что Ладена живет в общежитии. Но где же ей, черт возьми, жить?

— Она не пражанка и живет поэтому в общежитии, — сказал я.

— А знает она, по-твоему, из какой ты семьи?

— Из какой же я такой особенной семьи?

На рассуждения мамы оставалось только развести руками.

— Жаль, что не знает, — с гневной выразительностью продолжала мама. — А ты бы должен ей сказать!

— А может, это ее не волнует, — отвечал я.

— Зато нас это волнует, — вступил опять отец. — Чем занимаются ее родители? Что они за люди? Это хоть ты знаешь?

— Специально мы не говорили…

— Не говорили! — изумленно протянул отец. — У вас на это не хватило времени! Могу себе представить… Ну тогда я тебе скажу… Девица эта из Усти-над-Лабой, и отец их бросил.

Я не отвечал. Сосредоточенно смотрел на скатерть. Какой-то миг я отца ненавидел. Он сидел неподвижно, твидовый пиджак расстегнут, с брезгливой миной на лице. И до чего противна была эта его осторожность. Я чувствовал, как к глазам подступает что-то. «Реветь я тут ему не буду. Этого он не дождется», — поклялся я мысленно.

— Меня это не интересует. Женился я не на родителях, — сказал я.

— Меня это тоже больше не интересует, — сухо сказал отец и поднялся.

В дверях еще добавил:

— Но никаких баб сюда мне не води! Когда будешь сам себя содержать — хоть на голову становись. Это мое последнее слово.

— Вижу.

— Алеш! Перед тобой отец! — встала между нами мама.

— Но, мамочка, — сорвался мой голос до высокой ноты, — может, я завтра разведусь! Может, меня эта девчонка больше не волнует! Может, я нигде не хочу жить, не хочу учиться, не хочу ваших денег!..

И с той же быстротой, с какой я начал это перечисление, я его оборвал.

В коридоре звонил телефон.

«А вдруг Ладена?» — подумал я и, взглянув с отчаянием на маму, выбежал из кухни.

Я поднял трубку. И мгновенно просиял, как только Ладена произнесла «алло».

— Ты где? — спросил я, точно ждал, что она скажет: «Напротив в автоматной будке, сейчас приду…»

Она этого не оказала.

— Я говорю из общежития… из проходной.

— Что у тебя? Ты получила открытку с видом из Шпиндла?

Вместо ответа я услышал всхлипывания. В висках у меня застучало.

— Что с тобой? — спросил я.

И еще раз настойчиво:

— Ты меня слышишь?

— Здесь мама, — сказала Ладена. — Вчера отец твой звонил одному знакомому в Усти, все рассказал ему про нас, и у нее теперь от этого нервное потрясение. Я хотела, чтобы ты знал…

— Не может быть… — Какое-то мгновенье я готов был сдернуть аппарат и разнести все в доме. — Но так же ведь не делают, Ладена!.. Я прошу извинения за все, я ко всему этому совершенно непричастен! Ты меня слышишь?

Раздались всхлипывания. Потом что-то щелкнуло.

Глухо.

Бесповоротно.

Я выпустил трубку, оставив ее болтаться на шнуре, и бросился в комнату. Захлопнул дверь и заперся.

Чтобы остаться одному со всем, что на меня свалилось.

Горела щека, болела голова, и на душе было пакостно.

12

Два дня, не переставая, сыпал снег, и два дня с заявлением о разводе в кармане я никак не мог соединиться с Ладеной по телефону. В пятницу к вечеру, приняв решение, я после лекций отправился на Ветрник. Озябшей рукой написал в книге посетителей свою фамилию, прочел, что после девяти мне следует покинуть помещение, и рысцой взбежал на третий этаж. Здание было что надо, с широкими окнами, под одним из которых какой-то романтик метровыми буквами вытоптал на снегу:

Клара тебя любит Михал.

Это меня растрогало, вернулось прежнее приятное ощущение раскованности — пока я не вспомнил, что́ произошло между мной и Ладеной два дня назад. Воспоминание о последнем телефонном разговоре — которое я мысленно все время обходил — посбило несколько Мою самонадеянность. Впрочем, одно это было бы еще не так трагично, не будь моего столкновения с отцом и его жизненными взглядами — я чувствовал, что нам с ним уже не понять друг друга, и не с кем было поделиться этим горестным открытием. Я в самом деле совершил какой-то промах и то смирялся, то вынашивал протест. «Плюнь ты на всех девчонок, учись, живи себе спокойно…» Но как мог парень быть спокойным без девчонок? Все это было далеко не просто.

Перед дверью с цифрой двадцать один я остановился.

Выждав немного, постучал.

Сперва услышал незнакомый женский голос:

— Опять кто-то лезет.

Открылась дверь, и сидящая на диван-кровати девчонка в желтоватом затрепанном свитере потянулась ко мне головой:

— Тебе чего, чаю? Кофе? Денег? Нету в наличии, и одолжить не можем.

— Оставь его, — сказала Ладена.

Повернулась к компании из двух парней и трех девочек, сидящих вразброд на диванах и на радиаторе под окном, и объявила:

— Это мой муж.

Один из парней засмеялся, девчонка в голубом клетчатом халате с любопытством вскинула, на меня глаза, другая — подвинулась, освобождая мне место, я сказал: «Алеш Соботка», та, на которой был желтый свитер, толкнула дверь и сказала: «Ага», и тем дело ограничилось.

Послеобеденное времяпровождение в общежитии шло вразрез всему, что я себе представлял. Я думал, мне Ладена улыбнется той лучезарной улыбкой, какую я у нее знал, сварит кофе, и станем мы с ней говорить. Благо поговорить было о чем. А вместо этого вопил магнитофон, и курчавый парнишка, слегка покачиваясь, когда шел менять кассету, без устали выкрикивал:

— Поштолка бы устроил выпивончик, были бы только деньги!

И через несколько минут опять:

— С Ярдой Маликом можно было работать — громадный режиссер!

— Не балаболь, Поштолка! — одернула его девица в желтом свитере. — Взяли тебя разок статистом, так теперь год будешь лезть всему общежитию в печенки.

— Кто кому лезет в печенки?

Откинувшись спиной к стене, я стал смотреть на Ладену. Скорбно. Чтоб поняла, как я несчастен. Она даже не повернула головы.