Журавленок и молнии

ько это очень трудно. Но надо. Чтобы потом не краснеть перед Горькой, перед Иринкой, перед собой. Надо переступить через мучительный стыд и проговорить: «Горька, прости меня, пожалуйста, я был самый последний идиот. Я сам не знаю, как мог подумать такое...»

— Горька... ты...

Горька перебил торопливо:

— Слушай, я там тебе книжки притащил, а «Всадника»-то я еще не дочитал. Я его по ошибке прихватил в одной пачке. Ты мне потом его дай опять...

И стало понятно, что говорить ничего не надо.

Иринка и Горька принесли Журке домашние задания, но он сказал, что лучше пойдет делать их к Иринке.

— Если, конечно, можно...

— Вот балда-то! Почему же нельзя? — возмутилась Иринка.

— Я, пожалуй, тоже приду, — сказал Горька.

Так они и сделали. Едва пришла Лидия Сергеевна, Журка поспешил к Брандуковым. Горька был уже там. Они засиделись у Иринки до вечера. Пришел Игорь Дмитриевич. Журка один на один, тихо и сбивчиво сказал ему спасибо за книжку. А тот поспешно ответил, что все это пустяки, мелочи жизни, не стоит говорить об этом, и поскорее перевел разговор на Олаудаха Экиано. Оказалось, что приключения Олаудаха он дочитал почти до конца и завтра попробует сделать несколько рисунков...

Журка вернулся к Лидии Сергеевне около восьми часов и почувствовал себя виноватым. Он узнал, что, пока его не было, Максимка маялся, тосковал и мучил родителей вопросами, когда Журка вернется.

Они сели дочитывать «Приключения Буратино».

...Наутро Журка пошел в школу, и там все было как всегда. Не спросили даже, почему прогулял день. После школы он часа два играл с Максимом в морское путешествие, а потом отпросился у него и побежал к Иринке.

А еще через день, когда они с Максимом обедали на кухне, кто-то позвонил у дверей. Лидия Сергеевна вышла и скоро вернулась. Тихо сказала:

— Там твой папа... Хочет поговорить, но не заходит.

У Журки тоскливо засосало под сердцем. Он аккуратно отодвинул тарелку, коротко вздохнул и вышел в прихожую.

Отец стоял у порога. И Журке на секунду показалось, что ничего плохого не было. Потому что папа — вот он, такой же, как всегда. И Журка потянулся к нему, чуть-чуть не шагнул, чтобы прижаться к знакомой старой кожанке, которую помнил с младенчества. И увидел руки отца с нервными шевелящимися пальцами. И вспомнил, как эти руки скручивали, ломали его. И отшатнулся — не от страха, не от обиды, а от болезненного отвращения.

Но все случилось в один миг, незаметно для других. Журка молча встал перед отцом и вопросительно посмотрел на него. Глядя в угол, отец негромко сказал:

— Вернись домой, сегодня маму выписывают.

Мама! Журка обрадовался в душе, он истосковался по маме. И по своей комнате с Ромкиным портретом. И по прежней жизни.

Хотя прежней жизни все равно уже не будет...

Журка потрогал языком подживший рубчик на нижней губе и ровным голосом отозвался:

— Хорошо, я приду.

— Пойдем...

— Я один приду. Собраться надо.

— Тогда возьми ключ. — Отец протянул его, Журкин, ключик на тонком шнурке.

...Максимка