Новый Мир ( № 3 2009)

Данила Давыдов. Политизация и послание. — “Новое литературное обозрение”, 2008, № 93 <http://magazines.russ.ru/nlo>.

“Московский поэт Антон Очиров (р. 1978) стал заметен в середине 2000-х годов благодаря публикациям на сайте „Полутона”, в журналах „Воздух”, „Критическая масса”, „Абзац”, интернет-блогу ( kava_bata.livejournal.com ). „Ластики” — первая книга этого автора (так сказать, первая официальная: до нее были самиздатские)...”

“Однако принадлежность к характерным тенденциям времени, понятым односторонне, для таких авторов, как Очиров, — отнюдь не главный определяющий фактор. Гораздо интереснее в его творчестве противоположная тенденция. Ее можно определить как поиск — быть может, заведомо „провальный”, обреченный на неудачу. „Неудача” в рамках житейского понимания может, однако, предстать удачей экзистенциальной или эпистемологической”.

А также: “Одним из принципиальных (а порой даже и небезопасных) выходов становится недвусмысленное провозглашение гражданской позиции. <...> Примером преимущественно политического решения проблемы мне представляется творчество поэта и прозаика Дмитрия Черного, эволюционировавшего от авангардистских публикаций в альманахе „Вавилон” до деятельности комсомольского вожака — что сказалось и на эволюции его поэтики: от изощренных в языковом и образном отношении стихов книги „Выход в город” через „новолефовскую” поэму „Дом” Черный перешел к „радикальному реализму” романа „Поэма столицы”. Примером более эстетического по своей природе хода можно считать нынешнее творчество Натальи Ключаревой: ее переход от поэзии к прозе — своего рода изживание травмы, связанной с осознанием дефицита ценностей в нынешнем левом протестном движении России — без отказа от самой идеи общественного протеста, каковой представляется героям Ключаревой лично необходимым. Эту травму можно считать в равной мере психологической и идеологической”.

Лев Данилкин. Адресные мероприятия-43. Мария Галина. — “Афиша”, 2008,

8 декабря <http://www.afisha.ru/blog/21>.

Говорит Мария Галина: “Мне почти вся современная литература кажется какой-то излишне суетливой, что ли, какой-то торопливо охорашивающейся, желающей понравиться. Правда, я очень люблю современную отечественную фантастику. Там бывают самые настоящие прорывы, хотя человеку со стороны трудно их отыскать в потоке трэша”.

На вопрос: “Какое стихотворение вы чаще всего вспоминаете в последнее время — и почему?” — Мария Галина отвечает: “„Стихи о неизвестном солдате” Мандельштама. Наверное, потому, что все чаще возникает ощущение, что человек — это просто такое сырье. Какие-то глобальные процессы, чьи-то высшие интересы, не знаю, прокатятся по отдельным судьбам и даже не заметят. Я не знаю, как вообще в условиях современного мира утверждаться человеку как мыслящей единице. А вот поэзия, она всегда частная и индивидуальная — и одновременно бо2льшая, чем каждый отдельный читатель и сочинитель”.

Григорий Дашевский. Правила жизни Владимира Маяковского. — “Коммерсантъ/ Weekend ”, 2008, № 49, 19 декабря <http://www.kommersant.ru/weekend.aspx>.

“<...> нам, то есть современным русским читателям, интереснее читать об активной, а не о пассивной стороне любой ситуации. Поскольку нам самим в любом положении важно, кто тут главный, то нам и в прошлом интересны хозяева положения — поэтому Сталин нам интереснее, чем его жертвы, а Лили Брик интереснее, чем Маяковский. Собственно, и книга самого Янгфельдта [„Ставка — жизнь”] непроизвольно клонится в ту же сторону. Это история того, как Маяковский подчинился не взаимному, как он по-детски надеялся, уговору с Лили Брик, а ее „правилам”, которые ей давали свободу, а ему — „безумные страдания” без права ухода, — и в этой истории Лили оказывается ярче, живее, первостепеннее, чем Маяковский (кроме как в предсмертных сценах)”.

Михаил Делягин. Тоталитарный гуманист. Два подвига Солженицына, о которых мы забыли. — “Независимая газета”, 2008, № 269, 11 декабря <http://www.ng.ru>.

“Солженицын ведь совершал подвиг в Советском Союзе и для советского народа — а они исчезли, погибли. Бурьяну же нового, пробивающемуся на руинах его страны, собирающей себя по кусочкам России, и складывающемуся российскому народу — он оказался чужд и, в общем, не нужен. Похоже, эта чуждость и непонимание были обоюдными”.

Игорь Джадан. Национализм живее всех живых. — “Русский Обозреватель”, 2008, 24 декабря <http://www.rus-obr.ru>.

“Национализм — это именно то, что у русских в дефиците, а значит — это именно то, чего особенно не хватает и что должно цениться особенно высоко”.

Борис Дубин. Мистика оригинала. — “Книжный квартал”. Ежеквартальное приложение к журналу “Коммерсантъ/ Weekend ”. Выпуск четвертый, 2008 (“ Weekend ”, 2008, № 48, 12 декабря) <http://www.kommersant.ru/weekend.aspx>.

“Текст — это запись изменчивости, поскольку он должен, обречен быть прочтенным. А раз это так, то перевод становится стратегией поиска, как культура — не музеем восковых фигур, а живым и безостановочным умножением многообразия в пространстве и времени выбора. И выбор этот открыт как перед автором, так и перед читателем”.

Михаил Елизаров. “Бардак остановлен”. Беседу вел Андрей Смирнов. — “Завтра”, 2008, № 50, 10 декабря.

“Возможно, на Западе меня бы отнесли к люмпенам. Я живу в комнате без двери, у меня нет письменного стола, пишу на крышке секретера. Крышка короткая, и мне некуда положить мышь, и локти не положить — мебель ветхая — обвалится. У меня нет настольной лампы, я просто перебрасываю через латунную ножку, которая придерживает дверцу, лампу в патроне. Так я писал свою последнюю книгу. Живу в старом доме около одной из окраинных станций метро, снимаю там комнату. Я сотрудничаю с журналами, зарабатываю умеренно, так что премия просто кстати. Меня в одном издании обозвали „безработным”, действительно я — „фрилансер”, без постоянной работы. Эта премия мне подарила полтора года спокойной жизни”.

“Русская литература всегда, по крайней мере с середины девятнадцатого века, находится в прекрасном состоянии. Куда ни ткни, всегда довольно сильно. И сейчас работают по крайней мере пять живых классиков. Уже одного этого достаточно, чтобы сказать — литература в полном порядке. Появилось много новых интересных авторов.

И я довольно комфортно себя чувствую в этом потоке. <...> Тем более литературный бардак девяностых остановлен. Он был обречен на гибель, сам себя изничтожил. Всплывают еще какие-то элементы у начинающих ребят. Я, будучи в жюри одной премии, ознакомился с некоторым числом рассказов. Увы, у многих сохраняется уродское наследие девяностых, когда вместо истории мне предъявляют свой интеллект. Это печально, но локально. В серьезной, зрелой литературе — по-моему, все в порядке. То, что должно уйти, — уходит. Пусть неохотно, скандально. Как набузившего пьяницу выставляют из ресторана, он кричит, цепляется за стулья, бьет тарелки, пытается укусить, но его неизбежно выносят из зала. Так и литературу девяностых тоже просто выносят из зала”.

Никита Елисеев. Я и Томас Манн. — “Вестник Европы”, 2008, № 24 <http://magazines.russ.ru/vestnik>.

“Извините за наглость, но так получилось. Похоже на объяснительную записку. Как я дошел до жизни такой, что перевел шестьсотстраничный публицистический текст Томаса Манна времен Первой мировой войны, что меня побудило?”

“Разумеется, разумеется, гений и в своих ошибках, и в своих заблуждениях — гений. Он и ошибается — интересно, плодотворно ошибается. Как говорила одна моя мудрая знакомая, „когда тебе кажется, что кто-то думает так же, как и ты, ты сперва проверь: думает ли он вообще…” А Томас Манн думал. Думал, да еще как! Противоречил себе, спорил не только с ненавистными ему тогда либералами, демократами, сторонниками механистической, западной цивилизации, но и с самим собой, таким национальным, таким человечным и бюргерским, таким писателем, Schriftsteller ’ом, а не презренным Literator ’ом… Положительно, „Рассуждения аполитичного” провоцируют на какое-то дневниковое, исповедально-журналистское, чуть не написал — блоговое — бесстыдство. Что-то в этих „Рассуждениях…” есть одновременно и журналистское, и интимное, что-то судорожное, нервное, какая-то откровенность, о которой вовсе не просят, какое-то полное и окончательное нарушение всех правил и конвенций, при внешнем соблюдении декорума. В общем, я проникся”.